Инженер магии - Лиланд Экстон Модезитт

Никто не отзывается.

— Если ты не дашь обогащаться спидларцам или Черным, наживаться станут хаморианцы или норландцы, — говорит толстый, лысый мужчина, сидящий в первом ряду. — А не они, так сутианцы. Торговля, она как вода: поток должен куда-то течь.

— Но почему бы ему не течь к нам? — вопрошает Джеслек.

— К нам... Это легче сказать, чем сделать.

— Может, сделаем пошлины на товары с Отшельничьего еще выше? — высказывается другой Белый маг.

— Куда еще? Они и так уже увеличены на сто процентов.

— Ну и что? Это же пряности, вина и предметы роскоши. Многие ли в Кандаре могут позволить себе носить их шерсть? Пусть люди раскошеливаются, а выиграет от этого не Нолдра или Хамор, а наше казначейство.

— А не пустить ли собранные пошлины на постройку еще большего флота?

— Пустить-то можно, но зачем нам столько судов? — подает голос Керрил.

— Чтобы прервать морскую торговлю с Отшельничьим, зачем же еще? — фыркает Джеслек.

— Триста лет назад это могло бы сработать, но после Креслина у нас не осталось ни судов, ни денег. Теперь от такой политики толку мало. Сейчас мы добились лишь того, что Отшельничий покупает наше — заметьте, наше! — зерно не напрямую у нас, а у норландцев. Они приобретают хлеб в Хайдоларе и кораблями переправляют на Отшельничий, а в обмен получают товары, производимые на острове. Конечно, островитянам зерно обходится дороже, чем раньше, но мы несем еще большие убытки, чем они.

— Насколько я понимаю, — вступает в разговор Ания, — по мнению Джеслека, нам жизненно необходимо лишить Отшельничий возможности вести морскую торговлю.

— В теории все это звучит прекрасно, — хмыкает лысый маг, — однако никому из наших предшественников ничего подобного сделать не удавалось. Неужто, Джеслек, ты и вправду думаешь, будто прежние Советы одобряли растущую мощь Отшельничьего? Может быть, они специально теряли десятки судов и тысячи солдат?

— Конечно, нет, — Джеслек хмурится, но тут же на его лице снова появляется улыбка. — Но пойми, сейчас Черные не могли бы использовать ветра, даже будь у них новый Креслин. А значит, нам нужно лишь посадить на суда больше магов.

— Сколько?

— Не так уж много, а это позволит установить надежную блокаду Отшельничьего. Норландцы не захотят терять суда. Торговля с островом того не стоит, — говорит Джеслек с самодовольным видом человека, нашедшего верное решение.

— Может и так, — пожимает плечами другой маг. — Представь Совету детальный план.

Совет переходит к обсуждению следующего вопроса, а Джеслек все еще улыбается.

Улыбается и Ания.

— Ну что ж... Попроси его...

Молот бьет по искривленным концам сломанной тележной скобы, и Доррин не столько слышит, сколько улавливает тревожный шепот. Машинально отметив, что металл остыл, он снова отправляет деталь в огонь, а когда она раскаляется, поднимает глаза и видит в дверях кузницы Петру.

— Джеррол умирает, — слышится другой женский голос, более глубокий и хрипловатый.

— Доррин — кузнец, — резким тоном заявляет Яррл.

— Но он и целитель.

— А кто заплатит за потраченное им время?

В висках юноши пульсирует боль: деньги деньгами, но отказать в помощи он не может. Вынув скобу из огня, он кладет ее на наковальню, наносит серию последовательных ударов и отправляет на кирпичи перед горном для охлаждения. Потом, убрав молот, пробойник и кувалду на полку, Доррин оборачивается навстречу Петре и молодой женщине с прямыми каштановыми волосами и воспаленными, покрасневшими глазами.

Жаркий воздух от горна шевелит кудряшки Петры и заставляет ее щуриться.

— Ты поможешь?

— Я могу лишь попытаться, — отвечает он, продолжая раскладывать свои инструменты. В отличие от Яррловых, они хранятся в идеальном порядке.

— Ты даже не спросил, в чем дело! — Петра кашляет. — Джеррол, маленький братишка Шины, умирает от лихорадки.

— Кто да что, для меня не важно. Хочу я этого или нет, но я целитель.

На лице Петры появляется сочувственное выражение.

— Прости, я не знала. Это, наверное, очень трудно.

— У меня есть время помыться?

— Пожалуй, без этого не обойтись, — говорит Петра, окидывая его взглядом. — Гонсар ни за что не поверит, что пропотевший, закопченный кузнец может кого-то исцелить.

— Ладно, я быстро. Только ополоснусь и прихвачу посох.

— Да уж, посох, пожалуйста, не забудь, — тихонько говорит Петра.

Ежась на холодном ветру, Доррин вытягивает колодезную бадью, и тут кто-то дергает его за штаны.

— Опять шалишь, маленькая плутовка? — юноша поглаживает Зилду между ушками. Взъерошив ей шерстку на шее, он уносит воду в свою комнату, где торопливо моется и облачается в темно-коричневый наряд целителя.

Петра уже торопливо седлает Меривен.

Тележная мастерская Гонсара находится примерно в трех кай от кузницы, вниз по склону холма. Два просторных сарая стоят по обе стороны от желтого двухэтажного дома с широким крытым крыльцом. Подобранная в масть упряжка битюгов вывозит со двора пустую подводу.

Петра останавливается у коновязи. Доррин спешивается и, оставив посох в держателе, поднимается на крыльцо.

— Это и есть твой хваленый целитель, дочка? — бурчит Гонсар, широкоплечий толстяк с маленькими, глубоко посаженными под тонкими бровями зелеными глазками. Его линялая синяя туника и штаны заляпаны грязью. Шина кивает.

— Но платить ему ты не будешь!

— Я заплачу, — встревает Петра.

— Можно мне взглянуть на ребенка? — спрашивает Доррин.

— Пожалуйста, почтенный целитель. Дочка покажет дорогу.

Доррин присматривается к тележному мастеру, ощущая внутри мерцание хаоса, а потом следует за Шиной в дом.

Мальчик, несомненно, умирает. Его бьет озноб, несмотря на закрытые ставни и множество наброшенных на него одеял.

Пальцы Доррина пробегают по детскому лобику. Лихорадка сулит мальчику смерть в самом ближайшем времени.

— Он, случаем, не порезался, не поранился?

— Нет, ничего такого. Два дня назад занемог, и ему становилось все хуже, а сегодня не смог прийти в сознание.

— Есть у вас ванна, которую можно наполнить водой?

— Ванна? Ты, должно быть, спятил! Ванны — это измышление демонов или наследие проклятущего Предания! — сердито ворчит Гонсар.

Глаза Доррина уподобляются черной стали.

— Ты хочешь, чтобы ребенок умер? — спрашивает целитель, буравя толстяка взглядом.

— Но ты же целитель, вот и спасай его.