Королевский гамбит - Уильям Фолкнер

Тогда оставил свои игры и Макс, он просто стоял, глядя с высоты своего роста на дядин профиль, и в тяжелых его, безжизненных глазах не было ни молодости, ни мира – вообще ничего, что могло бы быть.

– Ладно, – сказал Макс. – Намеренья, наличия какого-то плана вам не доказать. А все, что вы можете доказать, и доказывать не надо. Ведь я уже во всем признался. И подтверждаю свое признание. Я купил лошадь и поместил ее в отдельную конюшню на участке земли, принадлежащем моей матери. Видите ли, я тоже немного знаком с правом. Может, даже знаю тот необходимый минимум, который потребен для того, чтобы стать первоклассным адвокатом в каком-нибудь городке штата Миссисипи. А то и членом законодательного собрания штата, хотя, пожалуй, многовато для того, чтобы быть когда-либо избранным губернатором.

А его дядя все еще не шевелился, если не считать большого пальца.

– Я бы на вашем месте все же присел, – сказал он.

– На моем месте вы бы еще много чего сделали, – сказал Макс. – Итак?

И вот тут его дядя зашевелился. Упершись коленом в стол, он круто развернулся на кресле и посмотрел прямо в глаза Максу.

– Доказывать мне ничего не нужно, – сказал он. – Потому что вы ничего не собираетесь отрицать.

– Не собираюсь, – сказал Макс. Сказал мгновенно, презрительно. Даже без гнева. – Я ничего не отрицаю. И что дальше? Где тут ваш шериф?

Его дядя не сводил глаз с Макса. Затем он сунул мундштук остывшей трубки в рот и сделал затяжку, как если бы в ней был табак и она курилась; и заговорил мягко и словно даже небрежно:

– Полагаю, когда мистер Маккаллум привел лошадь и вы поместили ее в отдельную конюшню капитана Гуалдреса, то сказали грумам и другим неграм, что купил ее и хочет держать отдельно именно капитан Гуалдрес. Во что они легко поверили, потому что капитан Гуалдрес еще раньше купил другую лошадь, к которой никому не разрешал прикасаться.

Но это замечание Макс пропустил мимо ушей точно так же, как пару дней назад он пропустил мимо ушей вопрос его дяди, заходил ли он на призывной пункт. Теперь на его лице не было даже презрения. Он просто ждал продолжения.

– Ладно, – сказал его дядя. – Когда капитан Гуалдрес женится на вашей сестре?

И вот тут он, Чарлз, угадал, что еще прячется в глазах Макса, кроме тяжести и безжизненности. Это были отчаяние и боль. Потому что он увидел, как в них вспыхивает, разгорается и полыхает ярость, затапливает их, выжигает, оставляя в конце концов только саму эту ярость и ненависть, и подумал, что, возможно, его дядя был прав и на свете есть вещи еще ужаснее ненависти и что, если кого-нибудь ненавидишь, это наверняка должен быть тот, кого тебе не удалось убить, пусть даже он не знает, что ему грозило.

– Я тут недавно заключал одну сделку, – сказал его дядя. – Скоро станет ясно, насколько безуспешно либо наоборот. А теперь хочу заключать еще одну – с вами. Вам не девятнадцать, вам уже двадцать один, а вы все еще не были на призывном пункте. Поступайте в армию.

– В армию? – переспросил Харрис.

– В армию.

– Ясно. В армию, а иначе…

И Харрис рассмеялся. Он стоял перед столом, нависая над его дядей, и смеялся. Но глаза у него, и это было сразу заметно, не смеялись, так что им и не надо было переставать смеяться: смеяться перестало только лицо, постепенно отделявшееся от глаз, отнимавшее у них смех, покуда они не стали походить на глаза его сестры, какими те выглядели два дня назад: боль и отчаяние, но не страх и ужас; меж тем дядины щеки вздрагивали в такт затяжкам остывшей трубкой, которые он продолжал делать, как если бы из нее все еще шел дым.

– Нет никаких «иначе», – сказал его дядя. – Просто поступайте в армию. Смотрите. Вы же играете в покер (полагаю, что играете или, по крайней мере, как и большинство людей, знаете, как в него играют). Вы меняете какое-то количество карт и тем самым то ли даете понять, что карта у вас прикупная, то ли блефуете. Но вы не берете прикуп, с тем чтобы потом, если в нем оказалось не то, чего вы хотели, чего ожидали, на что надеялись, сбросить карты; у вас в голове не только вы сами и ваш кошелек, но и партнеры, которые действуют так же, как вы.

Они оба застыли, его дядя даже перестал делать вид, что курит. Затем Харрис глубоко вздохнул. Было хорошо слышно: вдох-выдох.

– Прямо сейчас? – спросил он.

– Да, – сказал его дядя. – Прямо сейчас. Немедленно возвращайтесь в Мемфис и ступайте на призывной пункт.

– Я… – заговорил Харрис. – Есть кое-что…

– Знаю, – оборвал его дядя. – Но на вашем месте я бы сейчас туда не ездил. После зачисления в армию вам дадут несколько дней на то, чтобы съездить домой и… ну, скажем, привести дела в порядок. А сейчас поезжайте. Машина ведь у вас внизу, так? Поезжайте в Мемфис и поступайте в армию.

– Ну да, – сказал Харрис. Он снова набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул. – Спускаюсь вниз, сажусь в машину и отправляюсь. А что заставляет вас думать, что вы или армия, да кто угодно когда-нибудь меня снова поймает?

– А я вообще про это не думаю, – сказал его дядя. – Вам будет легче, если я дам слово?

И это было все. Харрис еще момент постоял перед столом, потом шагнул к двери и остановился, немного наклонив голову. Затем поднял ее, и он, Чарлз, подумал, что и ему следовало бы сделать то же самое: пройти через приемную, где уже были люди. Но в этот самый момент заговорил его дядя.

– Через окно, – сказал он и поднялся со своего вращающегося кресла, и подошел к окну, и открыл его, оно выходило на террасу, откуда на улицу вела лесенка, и Макс спустился по ней, и его дядя закрыл окно, и на этом все кончилось: быстро прошелестели по ступеням подошвы, на сей раз не было ни визга шин по асфальту, ни пронзительного гудка, и если Хэмптон Киллигру или кто еще бросились следом за машиной, выкрикивая его имя, то ни он, ни его дядя этого тоже не услышали. Затем он вернулся, подошел к двери в приемную, открыл ее и пригласил капитана Гуалдреса и сестру Макса войти.

Даже в своем двубортном темном костюме, который, в принципе, мог носить кто угодно, капитан Гуалдрес по-прежнему выглядел отлитым из бронзы либо какого-нибудь еще металла. Более того, он по-прежнему казался похожим еще и на коня. Тут он, Чарлз, сообразил, что такое сходство объясняется тем, что сейчас рядом с ним нет коня, и еще он впервые заметил, что жена капитана Гуалдреса немного выше ростом самого капитана Гуалдреса. Выходит, что без коня капитан Гуалдрес неполон не только в том, что касается подвижности, но и в том, что касается роста, как будто ноги ему даны для того только, чтобы, став на них, он был виден и его можно было бы сравнивать с другими.

На ней было темное платье, темно-голубое, в каких новобрачные «выходят в свет», отправляются в свадебное путешествие, плюс красивый дорогой меховой жакет с букетиком цветов (естественно, орхидей; про орхидеи он слышал всю свою жизнь, но только сейчас понял, что видеть их раньше не приходилось, тем не менее узнал он их с первого взгляда; на таком жакете и у такой невесты не могло быть ничего другого), приколотым к воротнику; на щеке все еще виднелась тонкая царапина от ногтей девицы Кейли.