Гуд бай, Арктика!.. - Марина Москвина

— А что, из соломы ведь не построишь! — смело возражал Леня.

— Пойми, старик, — объяснял Боб, — можно же привезти с материка мягкие камни и немного дерева, а не цемент!..

Справа высился монумент погибшему в 1948 году по пути в Мурманск экипажу парохода «Геркулес» — сложенный из камней и настоящего якоря. Перед въездом на шахту «шумели» три березы на зелененьком лугу — огромное побитое стужей и ветрами панно кисти незамысловатого художника символизировало Родину, чтобы жители Баренцбурга не забывали, как выглядят деревья.

На центральной площади располагалась огромная Доска почета, к ней вели дорожки, посыпанные песком, но самих удостоенных почета не было — доска пустовала. Рядом на бетонной стеле были изображены шахтер на фоне космической ракеты, какие-то трубы и загадочное стихотворение:

Мы-то с Леней поняли, что автор хотел сказать, а вот Нику и Деборе затруднились объяснить эту жизнеутверждающую систему образов. Поэтому перевели им другой транспарант на закопченной стене столовой с ясным и прозрачным текстом:

Казалось, это стихотворение советский поэт из прошлого сочинил и для Ника Дрейка, товарища по перу из далекой Англии, сквозь время прозревая, что Ник, отправившись в паломничество по океану, ступит когда-нибудь на бесприютную землю Баренцбурга, окинет ее смятенным взором, покинет как можно скорее, а вот забыть уж не сможет никогда.

Косые качели на лишайниковой лужайке, горки и песочницы во дворе полуразрушенного детского сада говорили о том, что тут было много детей.

Но город оказался без будущего. Люди пришли добывать уголь, измучить до предела землю Арктики и уйти, оставив после себя смешные лозунги на бетонных стелах, гранитный памятник вечно живому Ленину и погибшим кораблям, деревянную часовню на холме из пустой породы, железные бочки, горы мусора и ржавые голубые урны в виде пингвинов.

— Разве им не было понятно, что пингвины не живут в Арктике? — сочувственно сказал Боб.

На деревянных настилах, ведущих к высоким домам, виднелись следы топоров — зимой приходилось постоянно убирать снег и сбивать лед, намерзавший на доски. Все это напоминало огромные декорации, построенные когда-то для съемки высокобюджетного блокбастера, — и вот фильм сняли, а декорации бросили доживать свой век в пустыне.

Несколько десятков лет Баренцбург простоял как форпост цивилизации, но Арктика опрокинула его, скомкала и опустошила. И предложила людям другой путь — не вгрызаться в землю, не мучить недра, не воевать за каждую пядь территории, а принять ее простые законы — жить, как все здесь живут, сливаясь с белым снегом и зелеными лишайниками, радоваться малому солнцу и приспосабливаться к долгой темной зиме.

— Запомни, старик, — сказал Боб, — здесь был возможен только город нового типа, тогда бы он не опустел, но выстоял, люди не уехали бы отсюда. А так — борьба энергий света с антивеществом проиграла на этом отдельно взятом участке. Угрюмая пустота — вот и все, что тут осталось.

Неожиданно из-за угла деревянного дома вышла краснощекая молодая женщина в болоньевой куртке, с большой сумкой в руке, она приветливо улыбнулась смешным иностранцам, размахивающим руками, и пошла куда-то вверх по дороге.

— А все-таки не пустота, — обрадовался Тишков. — Всюду жизнь! Даже в Баренцбурге.

И какая! Из-за угла обмелевшего бассейна появились Дэвид, Дрейк и Дебора Уорнер. У них в руках тоже были сумки. Наши англичане нашли здесь магазинчик с колониальными товарами и опустошили полки: на отвальный ужин все они как один вырядятся в тельняшки, которые здесь прикупили. И будут петь вольные матросские песни про то, как весело жить на волне, но еще веселее — на суше, где заждались морских бродяг тоскующие подружки.

Кевин, антиглобалист, верный своим принципам, не купил ничего.

Айрис приобрела «буденовку» и стала в ней похожа на героя фильма «Красные дьяволята». Кроме того, она сделала зарисовки в опустевшей заброшенной школе, проникнув туда через разбитое окно. После каждой высадки она устраивалась в уголок и перебирала свои блокноты, стараясь упорядочить поток образов, собранных в течение дня. Трудно сказать, сколько у нее было блокнотов, может, три сотни, а может, больше.

— Смотри-ка, у Айрис нет ноутбука, вот она какой оригинал! — заметил Миша.

На простоватом «вайо» он сочинял новую пьесу в окружении навороченных белых «макбуков».

— Ты, Миша, как ботик, зажатый льдами, — шутил над ним Леня.

— Ничего, — парировал Миша, — я себе еще проще куплю — как у вас.

Тщательно вымыв сапоги под присмотром Афки, команда собралась на шхуне.

Туман еще висел над морем, когда мы отчалили под слабый скрип снастей и мачт вместо гремевшего на этой пристани когда-то «Прощания славянки».

Миша в голубой курточке ностальгическим взглядом провожал призрачное селение на окраине мира, поддавшись его потусторонним чарам. Наверно, эта панорама ему напомнила родной город-завод Тольятти, дворовое детство, отрочество, или в нем забродили мысли о будущей пьесе про шахтеров Баренцбурга. Сильная могла быть пьеса. Как все здесь.

Море катило вокруг свои серые волны, катило до самой оконечности мира. Городок углекопов медленно растворялся в дымке. На горизонте остались только горы — черные, древние, они лежали, как медведи.

Оператор Уайнрайт брал интервью у Ника Дрейка, запечатлевал его для вечности:

— Наша цивилизация недостойна Земли, — донесся до меня голос Ника, — мы, люди, не заслужили вечной жизни, мы как вид обречены на исчезновение, чтобы через миллионы лет в океане снова поплыли огромные стада величавых китов. И никто не поднимет на них руку, никто не выстрелит из пушки в их мокрые жемчужно-черные спины, чтобы потом вытопить жир и пустить его на свечки. Сама Арктика — это кит, в который готовятся забросить гарпуны все страны… Или лучше так:

Взгляд мой блуждал в небесах и вдруг остановился на вантах, веревочной лестнице, ведущей к верхушке фок-мачты, где на китобойцах обычно сидел дозорный и высматривал на горизонте китовые фонтаны.