Гуд бай, Арктика!.. - Марина Москвина

— Нет, я не буду брать трубку, — сказал он. — Это же нонсенс, объяснять, что я в Арктике, и в ответ услышать тихий голос из несуществующего мира, приглашающий на выставку или что-то в этом духе… Кто это мог быть? — недоумевал Леня, когда телефон замолчал. — Может, надо было взять трубку? Крикнуть: «Друг, друг! Позвони моим близким и скажи, что все хорошо, мы живы, но у нас качка, у нас, понимаешь… крен. Слышишь, друг? Ты чей вообще? Как сюда дозвонился? А? Не слышу! В общем, передай! Передашь? Ну, бывай здоров, больше не могу разговаривать, я сейчас в Гренландском море, слышишь? В Гренландском море, скоро буду в Баренцбурге. Если вернусь, тогда созвонимся и поговорим…»

Оказывается, около Баренцбурга есть такое место в океане, где включается сотовая связь. Но те, кто попадает сюда, обычно никому не звонят — не видят смысла. Там, далеко, твои родственники, друзья, дети, твои отголоски — выставки, книги, а ты здесь — как в чистилище — проходишь испытания. И эта мимолетная возможность созвониться лишь умножает абсурдность существования.

Летящие космы туч и тумана становились все непроглядней под темью ночи.

Судно выпрямилось, буря унялась. Оставив по левому борту южную оконечность Земли Принца Карла, мы вошли в тихий залив Грён-фьорд, где на фоне дремучей горы выступили четкие силуэты прямоугольников и квадратов, между ними тускло мерцали отблески городских фонарей.

— Велком ту Раша! — гостеприимно сказала я нашим спутникам.

Как только «Ноордерлихт» ткнулся боком к причалу, оператор Уайнрайт, Нина, Джой и Кевин сразу перемахнули через борт, выскочили на пристань и ринулись вверх по лестнице.

Леня тоже выразил желание прогуляться по ночному Баренцбургу.

— Пойду, выйду, — вздохнул он, — все время лежать, спать-то тяжело…

Афка поставила два бака с водой и щетками, строго наказав по возвращении тщательно вымыть ноги.

— Такой грязи, как в Баренцбурге, — предупредила она, — в целой Арктике не сыскать!

Действительно, пристань являла собой огромную лужу, в которой отразились металлическая мачта с огромным прожектором и край деревянного здания с надписью «Баренцбург». Выше располагалось несколько деревянных построек неясного назначения, к ним вела длинная зигзагообразная деревянная лестница. Справа высились холмы отработанных угольных шахт, над ними вставали розовые дымы. А над марсианским ландшафтом в красно-черном небе, в дыме и тумане, плыла круглая луна.

Ночь, вокруг — ни души. Горстка искателей приключений столпилась на площади перед огромным бюстом Ленина и растерянно озирались. Леня спросил:

— Вы что-нибудь ищете?

Не сговариваясь, они ответили просто:

— Мы ищем бар.

— Сразу видно, иностранцы, — усмехнулся Леня, — ищут ночной бар в нашем рабочем поселке на Крайнем Севере. Вы что, с Луны свалились? Какой тут бар? Здесь нет никого, все давно ушли, это ж Баренцбург, город черных призраков.

Однако все были на взводе, поэтому бар нашелся. Они визуализировали его силой своего воображения. В баре взяли по стопочке водки, а взойдя на окутанный пеленой корабль, в ознаменование своего чудесного спасения стали глушить виски, «как вы чай лакаете», рассказывал Миша на другое утро. Пол врубил музыку, и мореплаватели затоптались на крошечном пятачке кают-компании. Мы с Леней слышали наверху нестройный шум голосов, музыкальных инструментов, буйные возгласы, а также звон цимбал, сопровождаемый барабанным боем, улюлюканье и пенье, легко представляя причудливые фигуры участников этих танцев.

Все напились, как в средневековых исландских сагах, включая матросов и капитана, несокрушимого стоика. Тед, вусмерть пьяный, грузно опустился на банку и, насупив брови, осовело поглядывал на своих пассажиров, только ему не хватало ноги из полированной челюсти кашалота.

В конце концов он сказал Полу:

— Ты — другой. Ты чем-то отличаешься от нас. Я это сразу заметил. Только не пойму — чем.

— Потому что я американец, — достойно ответил Пол. — С другого континента.

— …Наверное, — согласился Тед после паузы.

Поговаривали, что видели его писающим в туалете с открытой дверью, бросающим окурки за борт — при его-то душевной замкнутости и редком для моряка внимательно-благоговейном отношении к природе! Стало быть, и кэпа проняло — хотя будь то полярные снега или знойное солнце, взглянув ему в глаза, вы все еще улавливали в них тени тех бесчисленных опасностей, с какими успел он, не дрогнув, столкнуться на своем веку. Верно заметил Волков: «То, что для вас приключение, для капитана — тяжелая работа». Поэтому Теду следовало отдохнуть, ибо члены его устали.

Вдруг, как черт из табакерки, выскочила Афка и — ну отплясывать разудало, невзирая на лица, пол и возраст, дружески хлопая заслуженных деятелей науки и культуры по спинам и по задницам. Рука у нее тяжелая, припечатает так, что мало не покажется, танцоры — боком-боком — давай расходиться по каютам от ее сурового дружелюбия, пока она не осталась наедине с мглистой ночью сырой на пристани Баренцбурга и своей необузданной тарантеллой под звездным куполом после трех недель суровых «собачьих» вахт.

Наутро Миша с больной головой поинтересовался у нас с Леней:

— А вы где были? Почему не выползли на кутеж?

— Мы всю ночь думали, как спасти Землю! — бескомпромиссно ответил Леня.

— Одной ночи для этого недостаточно, — вздохнул Миша. — Тут может понадобиться… две ночи.

Из всей нашей братии самое отчаянное потрясение Баренцбургом испытал архитектор Боб Дэвис. Как раз когда он с борта шхуны переступал на резиновые покрышки, а с покрышек — на угольную землю, Боб нам рассказывал о том, каким представляет себе дома будущего.

— Построить правильный дом, — говорил Дэвис, — значит установить благой порядок мироздания. Понимаешь, старик, человек строит дом, а дом выстраивает человека. На Севере дом должен впитывать в себя как можно больше солнечного тепла, с южной стороны я бы оборудовал теплицу, чтобы выращивать цветы и овощи, там могут играть дети. Сад — это первое, что создал Бог после звездного неба! Если на Севере нет садов — разбей свой сад внутри дома. И красота — и неплохой урожай. Это называется формирование гуманной среды обитания.

Посреди нескончаемой деревянной лестницы в триста пятьдесят ступеней, во много раз превышающей одесскую Потемкинскую лестницу, Боб сел на лавочку передохнуть после вчерашнего. Отсюда открывался великолепный вид на широкое горло Ис-фьорда, половину Грён-фьорда и часть ледника Альдегонды — так звали португальскую принцессу, в конце позапрошлого века со своим бурбонским принцем рискнувшую отправиться в далекое путешествие на Шпицберген и Новую Землю. На глыбах льда сидели моевки, над ними летали бургомистры, в тумане они казались огромными.