Дорога-Мандала - Масако Бандо

Весна была в самом разгаре. Солнце припекало так, что выступал пот. В огороде зазеленели всходы.

— Ха-ха! — раздался сдавленный смех Исаму.

— В чём дело? — спросила Сая. Исаму посмотрел на неё своими большими карими глазами.

— Вот идиоты-то! — Снова раздался смех.

Сая, сощурившись, тоже рассмеялась, но тут же помрачнела. Она поняла, что неосознанно выругалась так же, как поносили её японские солдаты. Всякий раз, когда она говорила: «Не понимаю, о чём вы», солдаты кричали ей «Идиотка!», били её и тыкали в неё японскими мечами. Это слово было как заклинание, высвобождающее желание убить.

Когда полицейские схватили её по подозрению в шпионаже и с утра до вечера пытали, когда её отправили в публичный дом и там целыми днями насиловали, это слово звучало постоянно. Сая ненавидела его. Потому что за этим словом всегда приходила боль. И она содрогнулась оттого, что сама выкрикнула его.

«Я заразилась злыми духами солдат, — подумала Сая. — Злые духи вселяются в тех, кто их ненавидит». Разве не об этом говорил колдун? А измывавшиеся над ней солдаты и были злыми духами.

Они — злые духи.

И покойный Кэка тоже говорил это. Брат, нанявшийся на службу в японскую армию, чтобы вызволить её из публичного дома, знал, что говорил.

После побега из публичного дома Сая вместе с Исаму, до сих пор находившимся на попечении Кэка, вернулась в лес, но почти сразу же они снова перебрались в Кота-Бару. Сая боялась, что если её не будет в Кота-Бару, они разминутся с вернувшимся Рэнтаро. Хотя именно из-за Рэнтаро её заподозрили в шпионаже, тогда Сая ещё верила в него. И не думала, что он бросил её.

Хозяйка дома, чей муж умер под пытками в полиции, заявила, что больше не будет сдавать Сае дом в Кота-Бару. Что ж, дом, разворошённый полицейскими, всё равно был перевёрнут вверх дном. Сая с Исаму стали жить вместе с Кэкой в хижине на окраине города. Кэка, работавший надсмотрщиком в японской военной тюрьме, немного зарабатывал. Каждый день он отправлялся в тюрьму, а вечером возвращался совершенно измотанный.

«Там лес, населённый злыми духами. И я тоже стал злым духом», — говорил Кэка и, почти не прикасаясь к ужину, мрачно смотрел на мерцающие в небе звёзды.

Всех подозреваемых в шпионаже японские солдаты сажали в тюрьму и пытали до тех пор, пока человек не признавался, что он шпион. Брат им помогал. «Мне ведь совсем не хочется этого делать. Но если я откажусь, я сам окажусь на их месте», — жаловался он. Раз связавшись с японской армией, уже не сбежишь. У вынужденного помогать палачам Кэки ввалились глаза, он исхудал.

Увиденное было слишком тяжело переживать в одиночестве. И вскоре брат, возвращаясь домой, стал рассказывать Сае о случившемся за день. Кэка рассказывал о жертвах и о чинимых над ними зверствах. О малайце, от которого добивались признаний, поставив его на колени и приставив меч к горлу, об умершем в тюрьме с набитым дерьмом ртом индийце, о сотрудничавшем с английской армией старике, корчившимся от боли, когда ему прижигали пенис.

— Я тоже делал это! Бил ногами женщин по лицу, запихивал им в рот дерьмо, прижигал половые органы горячим утюгом, срывал ногти на руках, кричал им: «Идиоты, идиоты!» — говорил Кэка и плакал.

Кэка хотел вернуться в лес. В лес, лечащий душу тишиной и спокойствием. Там он смог бы забыться от увиденного и пережитого, выплакаться под сенью деревьев. Но здесь, в Кота-Бару, это было невозможно. Если бы у Кэки была любимая, она, наверное, смогла бы заменить ему лес. Но малайцы презирали Кэку и Саю. Они относились к их лесным сородичам, как к людям второго сорта. Поэтому женщины для Кэки не находилось. Сестра заменила ему лес. Окружила его тишиной и лаской. Каждый вечер он рассказывал безмолвной Сае о жестокостях минувшего дня, и ему удавалось ненадолго забыться. В душе Саи запечатлевались рассказы Кэки, и ненависть, которую Кэка питал к японским солдатам, подкрепляла ненависть самой Саи, разгоревшуюся во время допросов и жизни в публичном доме. Вскоре лес Саи наполнился ненавистью. Тишины и ласки больше не было — впитав ненависть брата, лес Саи превратился в лес ненависти.

Скоро война закончилась, и когда вернулись английские войска, сотрудничавших с японскими оккупантами стали преследовать по суду. Это бы ещё ничего, но люди, во время оккупации угодившие в тюрьмы и подвергавшиеся пыткам, тайно выслеживали тех, кто прежде работал на японцев, и устраивали самосуд. И Кэка, почувствовав опасность, заявил, что возвращается в лес. Но Сая настаивала на том, чтобы брат уехал один, без них. По окончании войны должен был вернуться Рэнтаро, поэтому она непременно хотела, чтобы они с Исаму остались в Кота-Бару. Кэка сказал, что не может оставить их. Пока они препирались, вернётся ли брат один или они вернутся все вместе, Кэку убили. Неизвестно, кто убил его. С переломанными руками и ногами, перерезанным горлом и вылезшими из орбит глазами его бросили в лесу в пригороде Кота-Бару. Похоронив брата, Сая окончательно решилась.

Она не вернётся в лес. Она отомстит!

Это Рэнтаро виноват в смерти Кэки! Если бы Рэнтаро не стал жить с Саей, если бы он не приводил в дом людей, имевших отношение к японской армии, ничего бы не случилось.

Лес ненависти Саи был обращён не только на японских солдат, теперь ненависть распространилась и на Рэнтаро. Теперь Сая жила в лесу своей ненависти. Ненависти, которую они взрастили вместе с Кэкой.

Сложив бельё, Сая рассеянно смотрела во двор. В огороде над грядками порхала бабочка. За живой изгородью, беззаботно ведя за собой корову, шёл сосед. Заметив за забором Саю, он склонил голову в поклоне. Сая ответила ему сияющей улыбкой. Вдали, за зеленью рисовых полей, виднелись жилые дома в окружении подступившего к ним леса. Доев картошку, Исаму выбежал во двор и принялся гоняться за курицей.

Этот мирный весенний пейзаж так не вязался с её ненавистью. Прошло полгода с тех пор, как она, движимая ненавистью, добралась, наконец, до Японии. В поезде на Сингапур, на корабле для репатриантов, проверяя, на месте ли её острый клинок, она думала о том, как отомстит Рэнтаро. Как отомстить, Сая толком не знала. Но встретившись с Рэнтаро, она обнаружила, что не настолько ненавидит его, чтобы вонзить в него свой кинжал.

«Да и вообще — ненавижу ли я Рэнтаро?» — спросила Сая у самой себя. Когда она увидела мёртвого брата, она ненавидела. Именно эта ненависть послужила горючим, на котором она добралась до Тоямы. Если бы Рэнтаро бросил их с Исаму на улице, она, наверное, так и продолжала бы его проклинать. Она собиралась вонзить в него свой клинок, бросив ему в лицо всё, что он сделал с ней, всю его подлость и ложь!

Но хотя приезд Саи и привёл Рэнтаро в замешательство, он не прогнал ни её, ни сына. Он позаботился о них и даже нашёл им дом; озлобленность и ненависть Саи ослабли. Но злость, гнездившаяся в её душе, никуда не исчезла.

Она ненавидела. Японцев, пытавших её, насиловавших её, ненавидела тех, кто мучил и убил её брата. Ненавидела в Рэнтаро японца. Можно сказать, что она ненавидела японцев и саму Японию. Но оккупировавшая Малайю японская армия была расформирована, а Великая японская империя, которую эта армия предоставляла, тоже прекратила своё существование. Когда переполняемая ненавистью Сая приехала в эту страну, она столкнулась с японцами, отчаянно пытавшимися выжить в условиях послевоенного хаоса. Среди этих улыбчивых и мягких людей не было искажённых злобой лиц японских солдат времён оккупации. Образ врага растворился в воздухе, и Сая перестала понимать, на кого направить свою ненависть.