Режим соблазнения активирован - Нидейла Нэльте

Пару мгновений сомневаюсь, смотреть ли, куда она меня приведёт, или вырываться и мчать на помощь Мэл. Принимаю решение мчать, когда замечаю, что гравилёт идёт на снижение.

Отворачиваюсь к окну, всматриваюсь. Для людского зрения ночной лес кажется мрачным и зловещим, но дополнительные приборы и инфракрасные преобразователи дают возможность рассмотреть невидимое.

Небольшое строение из плотного материала, сквозь который практически невозможно просканировать. Справляются разве что усиленные, специально встроенные для колонизации сканеры.

Благодаря им внутри засекаю человека. И ещё что-то… Очертания напоминают людское тело, но тепловое зрение ничего не передаёт.

Гравилёт плавно садится на небольшой поляне. Дверь отворяется, Ольви поднимается и застывает, словно исполнила свою функцию и отключилась.

Осторожно прохожу мимо неё, спускаюсь, придерживая зэтку. Ожидаю нашествие киборгов со всех сторон, но то ли они слишком хорошо маскируются, то ли действуют по плану, постичь который я не в состоянии.

Однако вокруг никого. Поблёскивающие стены здания чем-то напоминают материал космической станции вроде «Перигея».

Ольви так и остаётся внутри гравилёта, у двери, но не могу отделаться от ощущения, будто следит за мной. Однако круговые сканеры угрозы не засекают.

Тяжёлая металлическая дверь, скорее смахивающая на межотсековый люк в той же космической станции, отворяется передо мной. Изнутри бьёт свет.

Прохожу пустой серебристый коридор, в конце которого ещё одна дверь, на этот раз раздвижная.

Сзади хлопает люк, крутится колесо, запирая меня.

Оглядываюсь на миг, но иду вперёд, туда, где видел человека. Контуры которого кажутся подозрительно знакомыми. Не знаю, то ли влечёт ложная дорожка надежды, то ли чья-то злая шутка нашёптывает нереальное…

Перед дверью пару мгновений медлю.

Но створки открываются сами собой, не оставляя выбора. Вхожу, осматриваюсь и замираю.

Постаревший, осунувшийся мужчина поднимает голову.

Мой отец.

А перед ним, в прозрачном боксе, лежит моё собственное тело.

АР-24

Отец? Жив?!

Хочу броситься к нему, но он поднимает на меня уставший, безразличный, даже неприязненный взгляд. Вижу перед собой человека, который теряет сына. Понимаю, что могу вернуть ему надежду… наверное. Но нужно убедить его в том, что это на самом деле я.

Я… так странно смотреть на себя – там, в этом прозрачном гробу! Внутрь души пробирается безотчётный скользкий страх, почти паническое желание сбежать отсюда и не смотреть на это ледяное тело!

Одно дело знать, что оно где-то. Возможно. И совсем другое – видеть его бездыханным. Без единого цветового пятна в тепловом режиме.

Процессор уже почти привычно сканирует пространство. За стены не пробиться – не знаю, как насчёт очков Пьера, а мои сканеры почти ничего не улавливают. Возможно, будь там ещё кто живой, его обнаружили бы, но ни предметов, ни техники рассмотреть не могу.

Только то, что рядом: большой полутёмный зал со старым пластиковым диваном, где и сидит отец. Сзади на столе остатки недоеденного пайка. Анализатор не рекомендует мне пытаться восполнить им энергию: слишком давно стоит и всё, что было съедобного, уже испортилось.

Окон не видно, но гравилёт, на котором мы прибыли, туманно угадывается где-то вовне. И очертания Ольви, которая по-прежнему стоит на одном месте.

Делаю ещё шаг вперёд. Поговорить, объяснить, узнать…

А после приходят другие вопросы.

Отец ли передо мной?

Паранойя, она такая. Очень навязчивая.

Ибо те, кто это всё устроили, похоже, владеют слишком серьёзными технологиями.

«Пап», – хочу позвать. Но снова останавливаюсь. Он видит во мне киборга. Из тех, кто захватили планету. Выкрали сына.

Но я ведь убедил Мэл! Так неужели не смогу убедить собственного отца?

– Что вам нужно? – наконец не выдерживает паузы он.

– Мне сказали, ты погиб. Сердце остановилось, – произношу, и понимаю, что начинать нужно было с чего-нибудь другого.

Он прикасается ладонью к сердцу, смотрит на меня.

– Как вы это провернули? – бормочет. Во взгляде загорается осознание: – Запись…

– Запись открылась, – киваю.

Но в его глазах отражается только горечь утраты:

– Это уже ничего не значит. Мой мальчик должен был узнать… но, может, и к лучшему, что не узнает.

– Значит! – сам ощущаю, что отвечаю горячее, чем он ожидает.

И значит, и знаю, и… не могу подобрать верных слов!

Глаза отца сужаются:

– Так ты из этих, самоосознанных? – в лице ещё больше отвращения.

– Нет, – качаю головой. Решительно приближаюсь, сажусь на диван рядом. – Что ты слышал о «бессмертных»?

– То же, что и все, – пожимает он плечами. – Чего вы хотите?

– А до сих пор не сказали? – уточняю осторожно. Должны же были озвучить, зачем его сюда притащили? Ну и меня заодно.

Отец отворачивается, решительно сжав челюсти. Мне слишком хорошо знаком этот взгляд, жест. Он считает бесполезным тратить время на какого-то киборга и не собирается дать ему вычислить свои слабости!

– «Исида» давно гоняется за бессмертием, – произношу, хочу подвести его к мысли.

Но вижу по лицу, что он отгородился. И проблемы «бессмертных» его явно не колышут.

– Они научились переносить сознание из тела в тело, – продолжаю.

Оглядываюсь на всякий случай, запускаю дальнее сканирование. Выискиваю камеры, какие-нибудь подслушивающие устройства. Но не нахожу. Разве что если у Ольви датчики достают аж досюда. К сожалению, не знаю её параметров.

– Бред это всё, – отзывается отец. – Сознание и тело неделимы! А ваша «Исида» – кучка фанатиков, которые только баламутят космическое пространство и хотят приложить лапу к киборгам. А зря! Эти бездушные твари и их подомнут! И скопируют, что хочешь, и убедят, будто душа переселилась!

– Это не бред, – отвечаю тихо. Вижу, что будет сложно переубедить его. Он давно уже успел отрастить такую скорлупу, которую ничем не пробить! Но сдаваться не собираюсь. – У меня к тебе очень серьёзный разговор.

Отец поднимает непривычно холодный взгляд – даже ругая, он никогда не смотрел на меня так!

– С чего ты решил, будто я стану с тобой разговаривать? – обдаёт таким презрением, что снова приходится призывать на помощь процессор.

– Потому что я – твой сын, – произношу тихо, но он поднимается, смотрит на меня с ненавистью, отмахивается рукой: