Добрые слуги дьявола - Кармен Посадас

— Ну, я бы не сказал, что все так плохо, Фло, наоборот, сейчас у меня все отлично, — ответил Мартин, когда молчание стало уже беспокоить его сестру, она даже подумала, что бесплатный разговор оборвался. — Все просто замечательно, уверяю тебя, я работаю актером. Да, да, сейчас как раз подбирал себе костюм для одной интересной постановки, в которой мне скоро предстоит играть.

«Подбирал костюм» — это звучало достаточно профессионально и позволяло продолжать плести красивую ложь, что Мартин и сделал. Он готов был рассказать сестре все что угодно, кроме правды. Как он мог объяснить Фло, что после той работы на «Гуадиана Феникс филмз» (за которую не получил ничего, кроме аванса, хотя и по собственному желанию), основным средством к существованию для него был ремонт старых стиральных машин и прочей домашней рухляди? И хотя сейчас ему действительно предстоял в некотором роде «выход на сцену», но это была, собственно говоря, не работа, а скорее услуга такому же безработному, как он, актеру, некоему Паньягуа, попросившему сходить с ним к матери его, Мартина, подруги (?). (Паньягуа сказал, что объяснит все потом, попросил не задавать вопросов (?) и ограничиться ролью такого же молчаливого статиста, как в прошлый раз, когда они разыгрывали договор с дьяволом, и к тому же собрать волосы в хвост). Как он мог объяснить все это Фло и вообще кому бы то ни было?

Однако поскольку с ним разговаривала настоящая Флоренсия, а не та, которая жила в его голове и знала все его глупые мысли, никаких неприятных вопросов или саркастических замечаний не последовало. Фло не спросила, например, не показались ли Мартину странными просьбы этого Паньягуа. Не сказала она и ничего вроде: «Как? Так, значит, после всех этих невероятных указаний он еще и позвонил тебе вчера вечером, чтобы узнать, не собирается ли возвращаться Инес, и с облегчением вздохнул, узнав, что она по-прежнему в Лондоне и тебе не удалось убедить ее вернуться ко дню рождения матери? Ты что — не видишь, что все это в высшей степени подозрительно?»

Настоящая Фло, по-видимому, больше интересовалась погодой.

— Что ты говоришь, Мартин? У вас почти жарко? Ну и ну! А у нас тут холод собачий, просто ужас!

Да, да, именно это она сказала, вместо того чтобы приняться читать нотации: «Ты никогда не исправишься, Мартинсито… А как, интересно, этот тип все объяснил тебе? Только не говори, что он наплел, будто этим спектаклем надеется расположить к тебе старушку. Как будто, едва увидев тебя, она изменит свое мнение, как по мановению волшебной палочки и примет тебя с распростертыми объятиями только потому, что ты не похож на метиса или индейца-гуарани, какими считают всех нас европейцы, а подобен самому архангелу Гавриилу, с твоими белокурыми волосами и зелеными глазами».

Однако, к счастью, Фло не сделала ни одного из этих неприятных замечаний: ее по-прежнему куда больше интересовали антициклоны.

— Так у вас двадцать градусов, говоришь? Вот это да, везет вам! А мы-то здесь уже не знаем, как и одеваться… — продолжала настоящая Фло, непохожая на ту, что была загнана в угол Величайшей Глупостью и теперь с удовольствием воспользовалась бы возможностью, чтобы наговорить Мартину кучу гадостей: «Все ясно, и тем не менее ты рад участвовать в этом глупом спектакле, а? Потому-то ты настаивал так вчера вечером, чтобы Инес позвонила своей матери и даже (втайне от Паньягуа, неизвестно почему предпочитающего, чтобы Инес отсутствовала) уговаривал ее вернуться раньше. К сожалению, тебе это не удалось. Но это не важно, потому что — кто знает — может быть, все получится с этой глупой постановкой, и тогда ты сможешь позвонить Инес и сказать: приезжай, у меня есть для тебя сюрприз. Она приедет и увидит вас вместе, поднимающих бокалы… как здорово! Ведь самое главное — не ссориться с матерями, верно, Мартинсито? Не забывать об их существовании, потому что иначе, когда меньше всего этого ожидаешь, они берут и умирают, как произошло и с твоей мамой». — Ты не поверишь, у нас уже целую неделю льет дождь как из ведра, кошмар какой-то, — тараторил приветливый голос Фло, решившей до конца использовать возможность бесплатного звонка. Окажись бы на ее месте другая Фло, она бы от него не отстала: «Слушай, Мартин, меня-то ты не обманешь, я тебя насквозь вижу: ты согласился участвовать… (а знаешь вообще, чего добивается этот экстравагантный тип?)… Так вот: ты согласился участвовать в этом только из мужского тщеславия и потому, что это mother and child reunion[22], как выразился бы Пол Симон, позволяет тебе почувствовать, что ты не сделал для своей матери, которая умерла, когда ты прожигал жизнь Бог знает где, растрачивая присылаемые тебе деньги и не думая о том, что твоя мать умирает сейчас в Монтевидео и что ей хотелось бы увидеть сына перед смертью. Какой ты добренький, Мартинсито! Так значит, хочешь, помирить Инес с матерью (у которых друг с другом Бог знает какие счеты) — и все в память о своей матери (кстати, и моей тоже). Бесполезный подарок! Хотя мама и умерла, обливаясь слезами из-за тебя, думаешь, ей сейчас, на глубине двух метров под землей, есть дело до того, что ты пытаешься загладить свою вину? Подарки мертвым! Какой же ты прекраснодушный, Мартинсито — все это говорят — какой добрый!».

Однако Фло не сказала ничего подобного, а продолжала рассказывать о погоде (ни слова об экономической ситуации в стране: должно быть, дела обстояли совсем плохо, если человек столько времени обсуждал по телефону только погоду): «Бла-бла-бла… у меня замерзли петунии…» Мартин присел на кровать, он не был взволнован, как в начале разговора, и не чувствовал неловкости: по-видимому, Флоренсия, задав ему два-три начальных риторических вопроса, намеревалась все остальное время проговорить сама — похоже, сегодня ей хотелось почесать языком, а не допрашивать. «Вот и замечательно, — подумал Мартин, — возможно, придется немного поскучать, но по крайней мере я не услышу ничего неприятного».

— …так что я вырвала погибшие петунии и посадила другие: в трудные времена нужно окружать себя красивыми вещами.

«Надо же, как изменилась сестрица, невзгоды пробуждают в человеке лучшие качества», — философски заключил Мартин, а тем временем голос, звучавший то ли в его собственной голове, то ли в телефоне, продолжал. Речь шла уже не о петуниях и прочих приятных мелочах, а о его матери: «…хотя мама и умерла, обливаясь слезами из-за тебя, думаешь ей сейчас, на глубине двух метров под землей, есть дело до того, что ты делаешь? Подарки мертвым! Какой же ты прекраснодушный, Мартинсито — все это говорят — какой добрый! Хотя, по сути, — добрее с мертвыми, чем с живыми: ты забыл, что у тебя еще есть отец, забыл? Ах, мужчины: все вы одинаковы. Нам, женщинам, никогда не понять, почему вам обязательно нужно потерять любимого человека, чтобы понять, как сильно вы его любили. Какие же вы дураки, мужчины, обожатели призраков!».

Мартин так и не понял, кто это сказал: Фло, жившая у него в голове (невозможно, она ведь побеждена Величайшей Глупостью!), или его настоящая сестра, потому что именно в этот момент компания «Телефон XX век» решила прервать связь. Голос с мягким мексиканским акцентом вклинился в разговор, разрушив волшебство. «Always near you, thank you for trusting us»[23], — пропел некто в сопровождении звона колокольчиков, и Мартину Обесу послышалось, будто Фло (бог знает какая из двух) опять повторила свою последнюю сентенцию о любви мужчин к призракам.