Что не стоит делать невидимке - Росс Уэлфорд

Несколько секунд спустя я уже сижу на табуретке перед туалетным столиком ба, на котором разложено содержимое футляра.

Сначала при помощи спонжика накладывается основа. (Это походит на аквагрим, только не холодный.) Постепенно, мазок за мазком, моё лицо снова становится видимым.

Ясное дело, выходит неидеально. Начать с того, что на месте моей головы и волос всё ещё зияет пустота, но всё же… это срабатывает.

Мы пробуем наложить помаду, но на мне она смотрится странно – будто я пытаюсь сойти за взрослую, так что мы останавливаемся на тёмных румянах, которые выглядят вполне убедительно.

Папа в этом разбирается. Он даже намешивает оттенок потемнее для моих ушей. Потом – лёгкий коричневато-красный для бровей и ресниц.

Блестящий парик выглядит безумно, но по крайней мере он прикрывает пустоту, так что остаются только глаза и рот.

И то, и другое выглядит отвратительно и пугающе. Мои глаза – просто тёмные дыры в голове. Если развести в стороны волосы парика на затылке – через глаза можно посмотреть насквозь. Со ртом дела обстоят не лучше: я не могу накрасить язык и зубы. Так что очки останутся, а рот я буду держать закрытым.

Я гляжу на себя в зеркало – выглядит шикарно. Я широко улыбаюсь – это выглядит уже куда менее шикарно, как будто мне все зубы выбили.

Я даже ладони крашу, а ногти намазываю беловатым лаком.

Папа с сентиментальной полуулыбкой на лице наблюдает, как я верчу головой, чтобы оценить результат со всех сторон.

– Ты выглядишь точно как твоя мама, – говорит он, и я решаю, что сейчас самое время задать ему вопросы, которые мне до смерти хотелось задать.

Потому что всё не делается прекрасно, как по волшебству, понимаете?

Не то чтобы я такая: «Ой, мой папа нарисовался из ниоткуда, так что теперь я буду жить долго и счастливо, ни о чём его не спрашивать и всегда доверять ему. Вуп-ди-ду! Конец».

Нет. У меня есть вопросы, на которые – насколько мне известно – может ответить лишь он. Ну, то есть он, ба и прабабуля, но поскольку папа сейчас ближе всех, придётся спрашивать его.

Я делаю глубокий вдох и спрашиваю:

– Почему ты сбежал в Новую Зеландию и бросил меня?

Когда мама умерла, я жила с ба, хотя, как я уже, кажется, сказала, я не очень много помню – мне было всего три.

– Твоя мама всегда хотела для тебя самого лучшего, – говорит папа. – Она не могла заботиться о тебе как следует – со всеми гастролями и записями альбомов, ну и, что ж, ты понимаешь…

Я не понимаю. Не то чтобы.

– Значит, со мной ей было… что? Неудобно?

Папа кажется обиженным, и я осознаю, что задела за живое.

– Скорее «невозможно». Жизнь, которую мы вели, была не совсем подходящей для маленькой девочки.

– Так почему было не изменить свою жизнь?

Папа негромко фыркает от смеха.

– Твоя бабушка так и сказала. Она радовалась успеху твоей мамы, но ненавидела мир, в котором она крутилась: эстрада, шоу-бизнес, музыка. Это люди, которые завидуют всему: люди, которые тебя предадут. Чтобы выжить, нужно быть сильным. Думаю, твоя бабушка винила себя, что твоя мама оказалась недостаточно сильной.

– Безумие какое-то.

– Возможно. Но мы все чуточку безумны. Иначе жизнь была бы скучной, правда?

Мы по-прежнему в комнате ба, и папа, рассказывая, всё достаёт и достаёт вырезки и фото из жестянки и вертит их в руках. Он добирается до той, на которой мы с мамой под дождём, и просто глядит на неё.

– Говорили, что она была пьяницей. Наркоманкой, – говорю я.

– Нет, – отвечает папа. – Кто угодно, но не твоя мама. О, все так говорили, и – что ж, она ходила по острию ножа. Но после твоего рождения она перестала.

– От чего же она тогда умерла?

– Сердечный приступ. Так сказали врачи. Думаю, если быть совсем уж честным, она была довольно слабенькой, физически. Но ты знаешь поговорку «поливай грязью – что-нибудь да пристанет»?

– Заработай дурную репутацию – и она с тобой останется?

– Именно, в яблочко. А тот единственный человек, который мог ей помочь, – не помог.

Он держит в руках открытку с посланием для ба, ту, что с маяком: «Если всё пойдёт наперекосяк, пожалуйста, спрячь Бу подальше от всего этого».

– Кто это был? – Я ужасно надеюсь, он не ответит «твоя бабушка». Я не вынесу, если он станет винить ба.

– Я. Я был не в себе. Я запутался, был жалок и совершенно не в состоянии воспитывать маленькую девочку. Ну то есть, я пытался. Я сказал судье, что буду обеспечивать тебя и брошу шоу-бизнес, но в суд я заявился пьяным, ну вот и всё. Твоя бабушка, храни её господь, сделала в точности то, что обещала твоей маме. Она увезла тебя подальше, дала тебе новое имя, новый дом, новое прошлое.

Должна сказать, это всё сваливается на меня несколько быстровато.

Я не уверена, что мне это нравится, но нужно слушать дальше. Папин голос мягкий и ободряющий. Вот только то, что он говорит, вовсе не мягкое и не ободряющее.

– Это ба выбрала мне имя? – спрашиваю я.

Папа смотрит на меня.

– Да ладно, я что, похож на человека, который назвал бы ребёнка Этель? – Тут на его лице появляется застенчивая полуулыбка, и я понимаю, что он меня испытывает, и улыбаюсь.

– Не очень. – Я оглядываю его опрятную одежду и аккуратную причёску. – Но ты не похож и на человека, который назвал бы ребёнка Тигрица Кошечка. Больше не похож, по крайней мере.

Он улыбается сконфуженной полуухмылкой.

– Подловила, – говорит он.

– Так как мне теперь себя называть? – спрашиваю я.

– Ты можешь зваться как тебе угодно. Мы с твоей мамой всегда называли тебя Бу – как на этой открытке, – он приподнимает её. – Как девочку из «Корпорации монстров». Твоя мама обожала этот мультик.

– Я тоже, – говорю я. – Но то имя… оно немного, я не знаю… попахивает шоу-бизнесом. Правда?

Он смеётся.

– Ага. Шоу-бизнес совсем вскружил нам головы! Теперь я предпочитаю Этель.

– Серьёзно?

Он пристально смотрит на меня сквозь мои солнцезащитные очки.

– Да, серьёзно.

Это приятно слышать, но я не собираюсь от него отвязываться.

– А теперь? Зачем ты появился сейчас?

Следует ужасно долгая пауза. Такая долгая, что я начинаю сомневаться, услышал ли папа мой вопрос.

– Пап?

Он поворачивается ко мне и кивает.

– Я тебя слышал. Я просто не уверен, будет ли мой ответ достаточно хорош.