Бальдр и Тёмный бог - Ярослав Титарев

— Отвези меня на ладью, я попрощаюсь, — сказал я.

Я вошёл в лодку, со мной взошли четверо воинов-гребцов, двое воинов с факелами и Сверри. Мать тоже села с нами. Последним в лодку забрался Вали, опасливо садясь подальше от меня.

Мы двинулись к драккару, почти как сегодня утром. Только водная гладь теперь была спокойной. Уж лучше бы море бушевало! Хоть так я мог бы на него позлиться! А теперь сидел и грустил, кусая обветренные губы. Тело плотно стягивали повязки, и лишь они удерживали в груди моё сердце. Маргрет, ведь ты ещё не знаешь, что случилось… Как бы я хотел, чтобы ты была сейчас со мной и поддержала меня…

Хёрд лежал на столе, сооружённом из досок, прокинутых поперёк скамей для гребцов. На его плечах белел новый мех. Руки были сложены на животе, а под ними лежала рукоять меча. Хоть ты и не воевал, брат, ты был храбр и смел, ты погиб с мечом в руке, как истинный воин.

Мать расцеловала брата в щёки, выпрямилась и отёрла от слёз лицо, а затем отодвинулась, уступая мне дорогу. Интересно, по мне она тоже так горевала? Вероятнее всего, нет, меня ведь убили как преступника и зарыли в кургане с червями.

Я поцеловал Хёрда в холодный лоб. Следом подошёл Вали, коротко навис над лицом Хёрда и прошёл дальше. Потом — Сверри. Он положил руку Хёрду на грудь и что-то прошептал, слова его унёс ветер.

Мне протянули горящий факел, и я уложил его на солому рядом с Хёрдом. Она быстро разгорелась, дым ударил в нос, я отодвинулся.

— Идём, — протянул я руку матери и помог ей спуститься в лодку.

Сверри жестом указал воинам разлить масло из бочонков. И когда все перешли в лодку, он взял факел и закинул его на борт драккара. Ладья вспыхнула в мгновение ока и ослепила мой взор.

Когда мы вернулись в долгий дом, женщины уже накрыли столы. Мы все расселись. Мать села рядом со мной, и по другую сторону от неё сел Арнвольф со своими воинами. Я же по другую сторону от себя усадил Годи, и он поил меня, как обещал когда-то.

— Я слышала, ты завтра едешь в Хедвиг? — сказала мать.

— Да, Госпожа, — кивнул я, отложив баранью ногу.

— К Маргрет? — слегка улыбнулась она.

Я облизал пальцы и кивнул.

— Как здоровье моей сестры, Бальдр? — произнёл Арнвольф.

— С Маргрет всё хорошо, и с Лейфом тоже, — ответил я, нахмурившись.

Арнвольф потянулся ко мне с кубком и дружелюбно улыбнулся. Мы выпили.

— Ты удивляешь меня, Бальдр, — произнесла мама.

Я вопросительно поглядел на неё.

— Я поражаюсь твоей любви к единственной женщине, отголоски её доходят до меня сквозь пространство…

— Госпожа… — прервал я мать, бросил хмурый взгляд на Арнвольфа, наполняющего матери кубок.

Разговор был слишком личным, я не хотел говорить о Маргрет в присутствии пусть даже её родного брата и даже своего друга Годи.

— Не беспокойся, — поняла моё смущение мать и улыбнулась. — Арнвольфу можно верить, как и твоему другу… — поглядела она на озадаченного Годи.

— Я благословляю вас с Маргрет и благословляю ваших детей… — она подмигнула так, что заметил это лишь я один, — которых вы скоро родите, — докончила фразу.

— Спасибо, Госпожа.

Я не заметил, как уснул. Проснулся в полумраке зала на скамье. Годи придавил меня своим телом, я осторожно повернулся и чуть не раздавил Йорунн, осторожно прижавшуюся к моей спине. Я сел, огляделся: все спали, кто за столом, кто на скамьях, кто на соломе на полу.

В очаге догорали угли. Я встал, взял несколько поленьев и подложил в огонь, потёр холодные руки, глядя на то, как огонь пожирает дерево. Прошёл к столу и отхлебнул недопитый мёд из кубка Годи: мой был пуст. Меня била дрожь то ли от вчерашней битвы, то ли от того, что замерз, и я накинул на себя расшитый узорами меховой плащ конунга. Я чувствовал, что по времени сейчас должно было уже светать, но через оконца под крышей не проникало ни крупицы света.

Я высунулся на улицу, мне в лицо ударил морозный воздух, на плечи упали снежинки. Не рано ли зима пришла на порог? Тьма стояла — хоть глаз выколи. Под крышей крыльца висела едва мерцающая масляная лампа. Два стражника вынырнули из тени у стены и удивлённо поглядели на меня.

— Всё тихо? — спросил я, поглядев в их усталые сосредоточенные лица.

— Тихо, конунг, как в могиле.

Я был не в настроении шутить, но злиться на неуместные шутки тоже был не в настроении.

— Я уж выспался, а солнце всё не встаёт… — проворчал я.

— Да, должно уже светать, но всё никак… наверное, Хассер украл солнце…

— Замолчи! — приказал я стражнику, сам испугавшись его слов. — Просто зима близится, дни стали короче, а ночи длиннее, но солнце ещё взойдёт!

Я стряхнул с плаща крупинки снега и вернулся в дом. Пора уже собираться в Хедвиг, к Маргрет, сообщить ей о случившимся. Но сперва надо поговорить с матерью и попросить у неё назад свой подарок.

Очаг разгорелся, и в в зале стало светлее. Я прошёлся и поискал глазами мать среди спавших гостей, но нигде её не увидел. Йорунн придвинулась к Годи, прижав руки к груди. Замёрзла без меня. Я подтянул упавшую на пол шкуру и укрыл её.

Вали лежал у стены, похрапывая. Ублюдок. Рядом лежали хирдманы, которых я поставил охранять брата. Я толкнул одного из них в плечо и приблизил к лицу кулак. Воин мигом сел и виновато кивнул.

Я прошёл в бывшие покои Хёрда и поглядел на конунга Харальда. Он был бледен и тяжело дышал. На краю его постели дремала женщина, приставленная ухаживать за ним.

Я заглянул за занавеси женских покоев, разыскивая мать, и увидел её. Она лежала обнажённая в объятиях Арнвольфа, тоже обнажённого. Я зло выдохнул, и мать приоткрыла глаза.

— Бальдр? — ласково прошептала она. — Почему ты не спишь?

Я не ответил. Резко задёрнул занавесь и вернулся в зал, налил ещё мёда и рухнул в своё кресло. И почему у меня такая любвеобильная мать?! Да нашла с кем, с этим рыжим верзилой! Я опустошил кубок и потянулся налить ещё. Но тут показалась она. Теперь уже в платье, ремешок затянут на тонкой талии, меховая накидка на плечах. Только вот пепельные волосы спутаны и щёки разрумянены. От стыда ли или от жаркой ночи?

— Милый сын, ты до сих пор не научился не врываться ко мне в спальню? Чего ты хотел? — дёрнула бровями мама и присела на стоявшее рядом кресло. Когда-то оно принадлежало ей. А то, на котором сидел я, — моему отцу, конунгу Эйрику.

Я поставил локоть на стол и опёрся на него, внимательно изучая мать. Кожа у неё была гладкая, как у девы. И не скажешь, что у неё был седеющий сын Хёрд. Я бы тоже был седеющим, если бы не пролежал десять лет в земле.

— Ну? Что ты так на меня смотришь? — мягко улыбнулась мама. Её улыбка была совершенно очаровательной, и если бы я не был её сыном, она пленила бы меня, как пленила совершенно всех.