Полька - Мануэла Гретковска

Ксендз, специалист по сектам, несколько лет присматривался к Мэрилину Мэнсону. «Сатанист до мозга костей», — сообщил он телезрителям свой диагноз. Вероятно, высшая степень сатанизма в польском костеле — «до мозга костей». Когда уже нечего спасать, по-августински отделяя чистую душонку от ее пороков. Подретушированный, в странных контактных линзах, возбуждающий скорее жалость, чем ужас, Мэнсон — развратитель молодежи. В Швеции считается, что он похож на персонажа комиксов. Зрители были разочарованы его стокгольмским концертом — никаких новых открытий. Переодетого серийным убийцей, епископом, обиженным андрогином, его выручила неплохая музыка, потому что сам имидж уже весьма затаскан.

А в Польше вполне серьезные мужики обсуждают, разрешить ли Мэнсону дать сатанинский (дьявол из комикса) концерт в Варшаве. Подлинные сатанисты, растлевающие душонки моего поколения, сидят в сейме, греются в свете телеюпитеров. Считать ли это наступлением новой веры, выбором в пользу медийного искупления?

15 февраля

Что говорит по поводу отеков моя протестантско-шведская библия для беременных? Всегда столь прямолинейная и лаконичная. Вот и на этот раз авторы без всякого ханжества описывают ситуацию: «Опухшая и замученная гормонами, ты втайне мечтаешь родить до срока». Мечтаю. Лучше всего не только до срока, но и во сне (подобно самой легкой смерти). Не представляю себе родов. Пухну себе и пухну, вот возьму и лопну в один прекрасный день без всяких родовых схваток и кошмарной боли.

* * *

Спасибо Зосе за то, что поливала цветы. Она рассказывает о знакомой, которой этим летом пришлось ехать за двести километров в другой город, потому что все стокгольмские роддома были заняты. Я впадаю в истерику:

— Ты ведь им не позволишь, правда? Я боюсь не родов, а того, что придется рожать дома в ванной, обещай, что не допустишь этого.

— Я тебя прямо сейчас отвезу и оставлю там. Ради блага всей семьи.

16 февраля

Петушок на выступлении школьного кабаре своего сына. В гимназии провели общеобразовательную неделю любви. Болтали о сексе, чувствах, знакомились с парами геев, которые объясняли детям, что такое гомосексуальная любовь. В качестве финала этих развлечений a la[110]День святого Валентина пятнадцати-шестнадцатилетние подростки устроили для родителей программу «Любовь». Ребята без всякого смущения распевали скабрезные песенки. Никаких кретински-воркующих картонных голубков на фоне сердечка — сцену заняли барышни в неглиже и смелых декольте, раскачивающиеся на метровом (картонном, конечно) члене. Петушок оглядел зал — не краснеют ли родители, не прячут ли глаза. Ничего подобного. Взрослые развлекались и аплодировали своему столь чудесно развитому потомству. В конце концов, дети — тоже плод любви.

* * *

Я перегуляла в лесу. Ложусь, дремлю. Человек так старается быть человеком. Не описаться, не обкакаться, не облеваться. Изображает цивилизованного чистюлю, контролирующего собственные инстинкты. Человек, пожалуй, уже самим собой доводит себя до невроза, судорожно сжимая всевозможные отверстия и мочевой пузырь. Бегу в ванную.

17 февраля

У меня педагогический талант. Представляю себе, как буду учить Полю — из чего слеплен мир, как писать буквы, складывать числа. Наверное, лучше начать с вычитания, пусть сразу поймет, сколько можно потерять. Я даже придумала для нее сказку. Однако я лишена физиологического таланта, помогающего выносить беременность. Это «выпученное» на полметра вперед пузо — выше моих сил. Охотнее всего я бы залегла, вывесив табличку: «На сносях». Превращаюсь в вареник. Ни с того ни с сего засыпаю среди дня. Поля увлекает меня в свой сонный мир?

22 февраля

Последняя неделя перед Великим постом, так называемый жирный четверг. Мы уже месяц «жируем» по всем шведским правилам — карнавальными пирожными с начинкой, подобными самой зиме: снег взбитой сметаны, лед белого марципана. Разврат (по шведским меркам), спрятанный в обыкновенной дрожжевой булочке, усыпанной крошками настоящей коричневой ванили. Сведенборг под конец жизни питался исключительно ими. Устроил себе карнавал вплоть до самой смертной Пепельной среды.

23 февраля

Петушок решил узнать, правда ли, что из Стокгольма ссылают в «ближайшее родительное отделение» — Уппсалу или Содертелье. Ему выдали список больниц, в которые следует звонить при первых схватках. Если не будет мест, нас направят в другой город.

— Я кладу возле телефона. — Петр оставляет бумажку.

— Может, меня пошлют в Кируну? Уж на полюсе наверняка никто не размножается…

— Роды — не инфаркт. Думаешь, если тебя выгонят из больницы, ты немедленно помрешь прямо на тротуаре? — Он пытается остановить мою истерику.

Современные роды. Никаких школ для будущих матерей — всякое там дыхание, пыхтение и расслабление. Я буду занята исключительно тем, что начну грязно домогаться внимания переполненных больниц.

24 февраля

Приехала шведская фотогруппа — снимать для журнала «Твуй стыль» наше «домашнее уединение». Фотограф занят исключительно проблемами освещения, хотя студия велела ему «проникнуть в психологию человеческих отношений». Почему-то самым важным в «психологии» ему кажется положение рук. А отнюдь не выражение лица или композиция.

— Руки! Обхвати себя, сожми в объятиях, — командует он, запечатлевая мой ужас. Нахал. Ему кажется, что это признак суперпрофессионализма.

Парень не в состоянии запомнить, как зовут Петра. Называет его Петролем. Сам похож на смуглого сына Магриба. Спрашиваю, где он так загорел. Нигде. У него от природы оливковая кожа и черные волосы. Родители — выцветшие блондины. Странно? Он задумывается. Перестает молоть языком — впервые с того момента, как переступил порог. Что-то выбило его из привычного ритма. В спальне замечает фотографию Петра с белым пасторским воротничком.

— Ты священник? — спрашивает юноша с уважением, ожидая духовных откровений.

— Нет… для композиции требовался белый квадрат под подбородком, — признается Петушок.

Постепенно безумие охватывает весь наш домик.

— Имеете колбаса? — Ассистент фотографа, наполовину швед, наполовину поляк, говорит по-польски с американским акцентом. Три последних года провел в Штатах, в фотошколе. Он молод и полон добрых намерений.

— Это только на «Полароиде» так выглядит, на окончательных снимках будет лучше, — шепчет он, увидев на моем лице отчаяние.

Лучше не будет. Стеклянные глаза фотографа взирают на меня не более взволнованно, чем на неодушевленный чайник. Гримерша с таким же успехом могла бы заниматься украшением стен. Стилистка изображает мебель — принесла тряпки и вышла на террасу покурить и «насладиться деревенской атмосферой».

Фотограф щелкает аппаратом, ассистент едва успевает подавать ему новые пленки. Нет времени стереть пот со лба. Так, пожалуй, и заржаветь недолго. Мыло и тоники смыли с его лица кошмар прыщей. Угри уступили под натиском косметики последнего поколения. Однако гладкое лицо подростка не терпит пустоты (умственной). Его обсыпали бесформенные сережки, торчащие из бровей, носа, щек.