Полька - Мануэла Гретковска

— Потому что он вырос у папы и мачехи. Маму он навещает, она живет неподалеку. — Мальчик рассказывает, не отрываясь от компьютерной игры и каждым метким выстрелом приумножая число компьютерных сироток.

Всю беременность у меня пульс 90—110. Рекорд. Всего девять месяцев на создание человека, марафон-спринт.

Повседневность чуда (зачатия) — наглость сверхъестественного. Жизнь устроена так, что выдвинутый на первый план танец живота — никакая не сенсация. Ребенок, растущий под сердцем, пихающий мать в печень — что может быть банальнее, этакая повседневность беременности. Но описать ее невозможно. Почти невидимая клетка, превращающаяся в эмбрион, а теперь восьмимесячная Полечка. Иногда я ловлю Ее за щиколотку вытянутой ноги. Таинство. Что из того, что можно дотронуться, если невозможно понять? Невозможно охватить. Noli me tangere[118]после чуда Воскресения и noli me tangere даже мысленно — чудо возникновения ребенка.

Экскурсия в готику. Экскурсия в те времена, когда не существовало печатных книг, ренессансной мельницы гуманизма. Мечта о стройном рае, нарисованном на алтарной доске, плоском рае Евы с маленькой грудью. Сплющенном змее. Узенький мир (в узких ладонях готических мадонн), своей наивной набожностью так прелестно приникший к незримому Богу. Не уступающий Ему гордыней возрождения, позолоченными кишками декоративного барокко. Скромное Средневековье. Я тоскую по Кракову, Торуни.

Весенняя прогулка. От солнца и искрящегося снега на глазах выступают слезы. Неандертальцу, гулявшему по ледникам, не приходилось прикрывать ладонью глаза. Их защищали надбровные дуги. Плоский лобик самки Homo sapiens[119]не спасает от причиняющих боль лучей. Прикрываю лицо волосами. Глаза перестают плакать, а нос — мерзнуть.

— Здесь слишком много ультрафиолета, тебе надо надеть очки, — укоряет меня Петушок. — О чем ты только думаешь!

Думаю я, думаю — только мысли мои не о технике (солнечные очки-консервы), а о природных своих ресурсах — собственной голове, а также о том, чем эта голова покрыта — о не слишком длинных волосах самки Homo sapiens.

Шоу «За стеклом», фантастика! Впервые за пятьдесят с лишним лет на Западе в открытую проводятся эксперименты над человеком. Над тем, кто в клетке, и тем, кто сидит перед телевизором.

6 марта

Мне надо вскрикивать «Шива!», а не «Господи Иисусе!». У индийской музыки такой эротический ритм… Она подталкивает к занятиям любовью, набивается в участники, как сегодня утром… Виртуозная табла[120]— совокупление со звуком. Глубокое, чувственное движение в глубь тела — медитации, экстаза, оргии. Поля, олицетворение любви, хоть и была создана в один из таких моментов, замирает. Переворачивается вместе с нами, удобно укладывается, когда наступает тишина и сон.

Я влюблена. Быть может, я просто не знаю, что такое серьезная, взрослая любовь, которая ходит в костюме с портфелем, подписывает обязательства, кредиты доверия.

Я жду его, представляю его возвращение домой с ночного дежурства. Фантазирую, какой могла бы быть наша встреча — сказать безрассудное «люблю» и позабыть о страхе и тоске. После нескольких лет совместного существования, жизни бок о бок, я все еще мечтаю о нем. Может быть, влюбленность существует в воображении, то есть только в мыслях, а не на самом деле?

Иду на короткую прогулку. Еще два дня тому назад была скользкая зима, и Петушку приходилось подталкивать меня в горку. Теперь десять градусов тепла, весна. Я замечталась — и вдруг оказывается, что уже поздно поворачивать: позади полтора километра, впереди столько же. Я вновь прохожу свой старый маршрут в несколько километров по лесу. Под конец таз болезненно напоминает, что уже не годится для марш-бросков. Кости размякшие, сухожилия слабые, но свой обычный путь я одолела. Интересно, смогу ли я ходить столько каждый день?

В лесу теплый ветер вдыхает в землю жизнь, согревает ее — промерзшую и полумертвую. Заботливо сдувает снег, чтобы она могла принять в себя семена трав, которые он принесет сюда через месяц.

На шоссе меня обгоняет грузовик с прицепом — везет разбитые машины. Исковерканные кузова по-прежнему сияют на солнце всеми цветами радуги. Они похожи на скомканные фантики. Блестящие и бесполезные.

Потала, дворец далай-ламы. У меня никогда не возникал вопрос, когда он был построен. Террасы дворца вырастают из холма не менее естественно, чем образуются в скале трещины. Создание природы или чудодейственное строение, воздвигнутое с помощью бормотания мантр… В «Истории далай-лам» Барро, которую я читаю для успокоения разума, указана дата постройки дворца — середина семнадцатого века. В Польше (Ляхии) тогда сажали на кол, а в Европе — четвертовали и сжигали на кострах. Есть специальное слово, обозначающее человеческую смерть в отличие от смерти животного. Однако нет особого слова, обозначающего убийство, страдания, причиняемые живому телу. Сжигать, четвертовать можно и вещь. Быть может, тело есть вещь, а человек — глагол, заставляющий ее бессмысленно двигаться: она живет, думает, умирает.

Поля, Полька — солнечное имя, от Аполлона. Зачатая в начале жары, она пересидела в укрытии зиму и осень. К солнцу, к жизни она вырвется в самое прекрасное время года.

7 марта

Просыпаюсь в три утра, вполне бодрая. Петушок на дежурстве. Брожу по квартире. Смотрю телевизор — повторения передач; читаю. Ложусь в пять, не надеясь заснуть. Мне хорошо или грустно? Не знаю. Почему-то я растрогана, обижена. Плачу. Засыпаю, по-детски сжимая угол подушки.

Это уже не толчки, двигается весь живот. Словно бежит куда-то. И вдруг тишина. На два-три часа. Я пугаюсь: а вдруг эти неожиданные скачки означают?..

— Петр, послушай, бьется ли у нее сердце!

Паника. Выключаем музыку, останавливаем часы. Петушок прикладывает к моему животу сначала ухо, потом стакан.

— Ну что?

— Ничего. Нужен стетоскоп.

Я ложусь, оцепенев от ужаса. Через пятнадцать минут осторожное «бум-бум». Жива!

9 марта

Озеро тает. Становятся видны три мыса — обители трех миров: кришнаитского храма, особняка кувейтского шейха и, на нашем берегу, вилла Поля Бьерра — психоаналитика, ученика Фрейда. Он переехал сюда перед Первой мировой войной, когда Грёдинге было маленьким поселком. На деньги отца, богатого предпринимателя, построил особняк в стиле модерн, из которого был самый красивый вид на озеро. Он занимался психологией творчества, так что к нему часто приезжали художники. Известный шведский скульптор подарил ему для сада бронзовую статую, которую мы называем «памятником fellatio[121]»: молодая женщина целует мужскую ладонь на уровне ширинки. Мужчина, которого она ласкает, придерживает ее лоб — то ли опасаясь женской жадности, то ли проверяя температуру распаленного страстью тела.