Влюбленный без памяти - Ксюша Левина

помню голос регистраторши из ЗАГСа, которая нас женила. – Хотите ли вы что-то сказать друг другу?

– Хотим, – кивнул тогда Марк. – Я первый, можно?

Мы с Марком идём по залу ожидания, и я вижу, как его трясёт. Когда сегодня утром я сказала, что дети скоро вернутся, он повёл себя странно. Взволнованно замялся, будто захотел сбежать, а потом рассмеялся и обнял меня. Это было похоже на день, когда я сообщила, что у нас будет второй ребёнок.

Марк радовался, как будущий папаша у роддома, а я дрожала от ужаса. Сегодня он может всё вспомнить, когда увидит их, возьмёт на руки Егора, поцелует щёку Сони, обнимет Макса.

В зале ожидания восторг Марка превращается в мандраж, он поправляет волосы, взволнованно смотрит на табло, смеётся, глядя на меня, будто сейчас мы сядем в вагонетку на американских горках.

Остановите поезд, я сойду…

– Нель… тебе нет смысла верить мне, но я считаю, что вытянул счастливый билет. Ты крутая, ты самая красивая, и глядя на тебя я понимаю, что отрываюсь от земли, без шуток. Ты мне нравишься, я тебя люблю. И не верь мне, но это так.

Я клянусь всегда защищать тебя. Клянусь, что останусь рядом что бы не случилось. Что буду любить наших детей, и их будет очень много. Клянусь, что твоя жизнь станет полной и осмысленной. Что у тебя будет будущее, помимо меня…

Я осекаюсь, вспоминая наши свадебные клятвы, и смотрю на Марка. Моя полная и осмысленная жизнь в тар-тара-рах…

Что будет, если он вспомнит, и я снова лишусь шанса что-то изменить в своём будущем? Что будет, когда он на меня посмотрит старым взглядом?..

– Я так волнуюсь, – шепчет Марк, прижимаясь губами к моему виску. Раз, второй, третий.

Он обожает это – всё повторять, и всякий раз всё сильнее, сильнее, сильнее…

В сексе это третий самый яркий раунд. В поцелуях третий самый нежный или страстный поцелуй. В детях это… Егор. В ссорах – третий раз повторённый аргумент, но уже на навязчивом повышенном тоне:

– Этот твой феминизм, феминизм, ФЕМИНИЗМ!

Я вздрагиваю и киваю.

Нет, так он не вспомнит.

– Марк, я почувствовала сегодня абсолютную одержимость тобой. Я одержима тобой и счастлива. Я хочу, чтобы ты был со мной, рядом, вечно. И чтобы мы были неотрывны друг от друга…

Марк видит Соню. Она первая бежит нам навстречу. Растрёпанная, чегоне позволяет себе дажедома. Марк любит на дочери аккуратные косички, и она их делает каждый день, если знает, что проведёт с ним время. Она так же одержима им, как и я… когда-то. Сейчас я снова заболела вирусом Марка, и нутро полосует острый нож иррациональной ревности.

– Я хочу, чтобы мы друг друга чувствовали и понимали. И чтобы всё, что кажется нам вечным сейчас, оставалось таким всегда. Ты доказал мне, как дорожишь МНОЙ, как любишь меня… и я хочу всегда быть тебе благодарна…

Егора выводят на «поводке». Лямки его комбинезона расстегнулись, их сжимает в руке Софья Марковна, а Егор несётся с ором по залу ожидания, и лямки натянуты, а резинка на штанах уже растянулась.

– Папа-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – воет Егор, отталкивает Соню, колотит её по спине, освобождая себе место под солнцем. – Меня! Меня! Покружи-и-и-и-и!

Егор хочет всё. Он хочет самый сладкий и большой кусок. Он хочет Марка целиком, от и до, как хочу его я. Связать и спрятать в карман, сожрать. Любить не Сониной нежной любовью, трепетной и чистой, а истерично и гневно. Бешено. Кусаться и тискать, и никому не позволять даже смотреть в его сторону.

Я жду Максима.

– Мы с тобой будем счастливы, правда?

– Правда.

Максим выходит, поправляя на носу новенькие очки, и застывает, глядя на Егора, висящего на шее Марка, на Соню, которая просто смотрит с абсолютным обожанием на отца. Макс стоит пару секунд, а потом уверенно идёт ко мне.

Альтернатива.

Компромисс.

Макс обнимает меня и тихо спрашивает:

– А как папа себя чувствует, мам? Уже здоров?

– Почти, – шепчу, не решаясь поймать взгляд Марка.

– Нель? – зовёт меня Марк, выглядывая из-за головы Егора. – Ты избегаешь смотреть на меня?

И я, как парализованная, качаю головой. Вроде бы отрицаю, а вроде бы и не спорю.

* * *

Мы прощаемся с родителями, которые смотрят на меня озабоченно и передают приветы от папеньки и его Лары. Мы молча идём к машине, и сердце бухает в груди, отзываясь на каждый шаг. Бом-бом-бом… Мы молча садимся в машину, дети занимают свои законные места. Егор что-то рассказывает, но его речь бессвязна, у Сони от радости глаза влажные, а взгляд мягкий и любящий, она слишком соскучилась, чтобы говорить. Максим смотрит на нас испытующе и пытается анализировать. Мне всё это и привычно, и чуждо. Я отвыкла быть под вечным прицелом, и в то же время этого нахватало.

– Неля?

– Вспомнил? – дребезжащим голосом спрашиваю, выруливаю с парковки и на ходу пристёгиваюсь.

– Почему ты…

– Медовый месяц закончился? – голос звенит всё сильнее.

– С чего ты?..

– Ну что, к тебе или ко мне? – я усмехаюсь. Чую кожей, что всё правильно поняла.

– Единственное, что я понял… что сил вот с этим бороться у меня не стало, – холодно, совсем по-Марковски отвечает он.

Его губы изгибаются в усмешке, пугающей до холодных змеек, спускающихся по позвоночнику. Я молча смотрю перед собой на дорогу, а Марк оборачивается к детям и внимательно их выслушивает. Всех по очереди, как обычно. Будто каждому выделил минутку.

– Ну что? Закинешь нас домой и мигом на работу? – тихо спрашивает он.

– А тебя туда не закинуть или «поболеешь» перед компьютером? – тихо отвечаю.

И меня пугает, что дети даже не вздрагивают. Мне противно…

Я не справилась.

Меня ненавидит муж, у нас всё не хорошо.

И я даже не могу поднять голову и посмотреть ему в