Защита поручена Ульянову - Вениамин Константинович Шалагинов

и хлебные амбары, вот и крыльцо, вот и назначенное место…

- Т-п-ррр-у…

И тотчас же, как охотничья ватага на загоне, - из каждой щели полицейские служители.

Верещат свистки.

Мужикам крутят руки.

В середине апреля 1892 года, утром, Ульянов прибыл в канцелярию суда и, предъявив столоначальнику уголовного отделения визу на дело, прошел за парапет. На письменном бюро его ожидала папка с бумагами.

Два «негодяя» на обложке: запасной рядовой из мещан г. Самары Егор Яковлевич Тишкин и крестьянин из села Пискалов Ставропольского уезда на Самарщине Иван Федорович Зорин, а среди бумаг - помеченный 8 января 1892 года протокол околоточного надзирателя с обстоятельным перечислением всех «конских краж по округе».

Прочтемте его вслед за Ульяновым:

«В течение прошлого - декабря - месяца в Самаре было несколько случаев угона лошадей, а именно: 9 декабря у самарского мещанина Акима Александрова Степанова, живущего на своей ветряной мельнице, от обжорного ряда угнат мерин сивой масти с упряжью, стоящий 60 руб.; 4 декабря от булочной на Москательной улице угнат мерин серой масти с легкими санками, принадлежащий крестьянину Лукьяновского уезда Байковской волости села Байкова Ивану Михайлову Шмелеву, живущему на ветряной мельнице; в первых числах декабря с Троицкого базара - мерин буланой масти с упряжью, принадлежащий крестьянину села Сырейки Самарского уезда Астафию Иванову Белову; 24 декабря от торговой бани Кошелева - мерин буланой масти с упряжью, стоящий 150 рублей, принадлежащий самарскому мещанину Прокопию Тимофееву Семенову, живущему во 2-й части в своей гостинице; 28 декабря с набережной реки Волги угнат жеребец серой масти, стоящий 80 рублей, с упряжью, принадлежащий самарскому мещанину Ивану Моисееву Кривопалову, живущему на Предтеченской улице во 2-й части, в собственном доме…

Ввиду сего (выделено мною. - В. Ш.), для обнаружения виновных в угоне означенных лошадей, г. пристав 3-й части командировал меня с городовыми Савельевым, Егоровым, Карповым и Капитоновым для караула и задержания Тишкина, назначившего Комаровс-кому и самарскому мещанину Николаю Перфильеви-чу Маштакову передать предполагаемую к угону лошадь» [134].

Вот ведь какая логика!

С набережной Волги «угнат» жеребец серой масти, от обжорного ряда - мерин, а посему, «для обнаружения виновных в угоне означенных лошадей», ловите… Тишкина. Кто ж он, этот Тишкин? Знаменитый волжский конокрад, признавший угон и жеребца и мерина?

Не конокрад.

Вечно голодный мухортый мужичонка в драном зипуне, в лаптях, которого два провокатора улестили, уломали «добыть со товарищем» рыжего в яблоках, что изо дня в день стоял под фонарями публичного дома.

Крали мужики по наущению полиции.

Чтобы открыть судьям глаза на темную подкладку дела, Ульянову достаточно было перенести в свое досье и процитировать два следующих листа:

а) двадцатый, с показаниями Егора Тишкина: «Комаровский и Маштаков, не знаю, для чего, пользуясь тем, что я нуждался в деньгах, уговорили меня с Зориным совершить с улицы кражу лошади, какую Маштаков у нас купит. Маштаков несколько дней ходил за мной и уговаривал, почему я и решился»;

б) шестнадцатый, с «простодушными» объяснениями самарского мещанина Маштакова: «Комаровский предложил мне для поимки конокрадов разыграть роль покупателей краденого. Я согласился и, условившись с полицейскими, вышел на набережную Волги».

Актерщина Комаровского и Маштакова была преступной и в постановлениях русского права носила вполне определенное название - подстрекательство. Правоведение называло подстрекательство интеллектуальным соучастием и было убеждено, что «такая деятельность может иметь совершенно равное значение с деятельностью физической» (с угоном лошади в нашем случае).

Таким образом, факты, закон и наука обвиняли полицию в преступном зачине. И хотя Тишкин и Зорин не знали, что покупатели «предполагаемой (?) к угону лошади» - это и есть сам г-н пристав, его люди, доказанное наущение извиняло их вину, служило защите.

Как же, однако, строить эту защиту?

Требовать ли привлечения к уголовному суду подговорщиков?

Бумаги убеждали Владимира Ильича, что ни г-н пристав, ни производивший расследование губернский секретарь Шанецкий - судебный следователь 1-го участка - и не помышляли о таком обороте дела. Постановления русского права не особенно заботили их, и они остановились на мужиках. Только на них, подверстав под рыжего в яблоках все другие случаи угона лошадей в губернской столице. Пробилось это и в обвинительный акт, правда, уже не так прямолинейно - преамбулой, фоном:

«В декабре месяце 1891 года в г. Самаре произведено было несколько краж лошадей, оставленных хозяевами на улице близ торговых заведений…» [135]

Перспективно ли требование удлинить скамью подсудимых за счет подговорщиков, что спровоцировали «акцию у публичного дома».

Нет, конечно!

И не только потому, что вслед за приставом и Шанецким на тех же двух мужиках остановился и указующий Самаре Саратов - его судебная палата.

Главное в другом - Россией правила полиция.

И все же именно ей, полиции, предстояло стать лейтмотивом защитительной речи молодого адвоката.

В 1899 году городовые, предводительствуемые околоточным надзирателем Пановым, с тупой методичностью замучили, забили до смерти крестьянина Воздухова. В заметках по поводу «этого простого дела, бросающего яркий свет на то, что делается обыкновенно и постоянно в наших полицейских управлениях», Ленин спрашивал:

«Кто мог бы на этом суде заинтересоваться общественной стороной дела и постараться выставить ее со всей выпуклостью? Прокурор? Чиновник, имеющий ближайшее отношение к полиции, - разделяющий ответственность за содержание арестантов и обращение с ними, - в некоторых случаях даже начальник полиции? Мы видели, что товарищ прокурора даже отказался от обвинения Панова в истязании. Гражданский истец, если бы жена убитого, выступавшая на суде свидетельницей Воздухова, предъявила гражданский иск к убийцам? Но где же было ей, простой бабе, знать, что существует какой-то гражданский иск в уголовном суде? Да если бы она и знала это, в состоянии ли была бы она нанять адвоката? Да если бы и была в состоянии, нашелся ли бы адвокат, который мог бы и захотел бы обратить общественное внимание на разоблачаемые этим убийством порядки? Да если бы и нашелся такой адвокат, могли ли бы поддержать в нем «гражданский пыл» такие «делегаты» общества, как сословные представители?» [138]

Попытаемся задать себе эти же вопросы применительно к процессу Тишкина и Зорина.

Кто бы мог на этом суде заинтересоваться общественной стороной дела?

Прокурор?

«Делегаты» общества - присяжные заседатели?

Судьи короны? Председательствующий?

Маленькое извлечение из протокола:

«Подсудимые, оба, признали себя виновными и объяснили, каждый отдельно, обстоятельства дела, согласно с тем, как они изложены в обвинительном акте» [137].

Председательствующий (в зал суда). Присутствие запрашивает стороны о целесообразности допроса свидетелей, затребованных в настоящее судебное заседание (Д. Д. Микулину, представителю государственного обвинения.) Что скажет господин