Метресса фаворита. Плеть государева - Юлия Андреева

Но совершенно неожиданно государь снял все обвинения со всех подследственных, кроме ворюги-губернатора. Это произошло 23 октября 1827 года. Прочитав поданное ему «Решение Государственного Совета», Николай Павлович наложил на него следующую резолюцию: «Губернатора Жеребцова как виновного во всех противозаконных действиях подчинённых ему присутственных мест предать суду; прочих же, яко подходящих под манифест от 22 августа 1826 года, от суда освободить».

— Как же тяжко, Настенька, мне одному, как холодно и неуютно! Вот уж правильно русский народ говорит, что имеем — не храним, потерявши, плачем. Вот и я плачу, хожу по дому, тебя вспоминаю, где сидела, что кушала, о чём рассуждала. И женщин мне других не надо. Миллер — доктор наш, мне это дело прямо так и посоветовал, мол, клин клином, а взрослый мужчина для своего здоровья... нет уж. Не хочу. Не тянет нынче на пуховые перины, не гляжу на молодок. То ли постарел, то ли понял наконец, осознал, кем ты для меня была.

Помню, шёл я однажды по Грузино, дела в хозяйстве проверял, понятно, замаскированный в парике, в очках, в платье стареньком дорожном, которое ещё ты мне чинила, помнишь? Иду себе, никто меня не узнает, я же за всем доглядываю. И вдруг, откуда ни возьмись цыганка немолодая, но и не старуха, в цветастой шали. Подскочила. «Дай, — говорит, — барин, погадаю», и руку мою хвать. Смотрела, головой качала, языком цокала, а потом как выдаст: «Береги, — говорит, — свою Настасью, пока она жива — и ты жив, здоров и счастлив!»

Не уберёг.

Вспоминаю я тебя, голубушка моя ясноглазая, одним только добром, а если и были про меж нас ссоры да непонимания, про то я теперь с улыбкой думаю, потому как злости во мне на тебя никогда настоящей не было. А теперь и вовсе. Молиться на тебя готов.

Одно только не понимаю и у тебя теперь же выведать хочу, вот Марфа, которой я в твоё отсутствие ключи было доверил, говорила де, видела тебя, по особнячку твоему из угла в угол бродящую. А садовник тебя в беседке приметил, прибежал, дрожит весь, трясётся, Анастасия, говорит, Фёдоровна, свят-свят... Я побежал, хотел на личико твоё дивное поглядеть, ан нет тебя. Скрылась от глаз моих. Почему так? Почему ты им являешься, а ко мне ни разочка не приходила?

Уже сколько грузинских крестьян мне рассказывали, видят-де тебя во сне. Там ты прошлась, на клумбу кротом разрытую, неопрятную указала, тут дорожку велела подправить, а ещё как-то ребёнка по голове погладила и пряником одарила. К чему бы это? И почему, коли ты в снах к простым крестьянам являешься, ко мне не зайдёшь? Нешто я бы тебя прогнал? Посидели бы, поговорили. Рассказала бы мне о том, где ты теперь? Как там живёшь, можешь. Я и в церковь на твою плиту прихожу просто поглядеть. Если никого нет, сверху ложусь и представляю, будто бы с тобой в нашей спаленке. Умру я скоро в этой церкви от тоски к тебе. Там и найдут хладный прах мой, подле твоей плиты.

А вот встретишь ли ты меня на том свете? Позволят ли нам воссоединиться в этом самом раю? Я Фотия спрашивал, но он как-то мудрёно всё объясняет.

Настенька, голубушка. Приснись мне хотя бы во сне. А то я всё говорю, говорю, а твоего ответа не слышу. Или явись, как другим являешься. Очень жду.

Твой Алексей Аракчеев.

В последний день октября 1827 года у дома отставного следователя Петра Петровича Корытникова зазвенел колокольчик, дворецкий Гаврила поспешил открывать. На пороге стоял высокий светловолосый господин в распахнутой шубе и лисьей шапке.

— Пётр Петрович дома? Передай, любезный, Пётр Андреевич Клейнмихель за ним срочно.

Гаврила отступил на шаг, пропуская перед собой гостя, навстречу им из своего кабинета уже спускался одетый в дорожный костюм хозяин дома, рядом с которым шла красивая девушка в креповом платье. Машенька было дёрнулась в сторону вошедшего, но вовремя спохватилась, взяв под руку отца.

— Простите мою дочку, она думала, что приехал её крёстный — Александр Иванович Псковитинов. — Корытников пожал протянутую ему холёную руку Клейнмихеля.

— Псковитинов приехал со мной, собственно, мы сначала с ним договорились, что он заберёт вас, а уж потом мы встретимся на въезде в Грузино, а потом... В общем, его карета едет за моей, но, грешен, кони-то у меня получше, нежели у Александра Ивановича, вот первыми и добрались.

Пить чай гость отказался и, поцеловав руку Машеньке и дождавшись, когда, шлёпая в калошах по раскисшей дорожке, в дом войдёт Псковитинов, потопал к своей карете. Слуги загрузили все вещи в экипаж Александра Ивановича, Ермошка сидел на козлах, в то время как Яша и Селифан устроились на местах для пассажиров. Оба следователя были приглашены в просторную и весьма удобную коляску Клейнмихеля.

— Более двух лет прошло, а Алексей Андреевич всё убивается. — Пётр Андреевич смотрел в окно кареты, с сожалением пропуская проплывающий мимо трактир, в котором некоторое время назад он встречался с Псковитиновым, договариваясь об обыске. — До Грузино оставалось всего несколько миль, а перед этим они плотно поужинали в новом ресторане деревни Палички не более часа назад. Остановка была почти что вынужденная, не будучи уверенными, что в знакомом трактире им сумеют на ночь глядя подать горячее, приезжие соблазнились на неопробованное заведение — и не прогадали. Еда оказалась простой, но вкусной. Что же до любимого трактира, то кто его на самом деле знает, заведение-то стоит, куда ему деться, а вот прикажет ли хозяин топить печь? Или подаст всё холодное? Рисковать не хотелось.

— Спрашивал вас в Новгороде, ещё раз задаю вопрос здесь: вы уверены, что он допустит совершать обыск двум отставным, да ещё и некоторое время находящимся под судом следователям?

— Вы амнистированы, стало быть, чисты перед законом. Если же вы намекаете на то, чтобы я наперво вернул вас на ваши прежние должности, то сие не в моей нынешней компетенции. — Клейнмихель выразительно развёл руками.

— Я имел в виду, что мы не имеем права копаться в вещах Анастасии Фёдоровны. Собственно, мы всего лишь частные лица, и обнаружь нас там Аракчеев или его люди...

— Дворовые Алексея Андреевича о вашей отставке, скорее всего, не слышали, его самого я возьму на себя. Появилась возможность вывезти его сиятельство в одно место, так что... всё в ваших руках. Единственный человек, который в силах совершить справедливый поступок, а возвращение вас на службу — это именно дань справедливости, Алексей Андреевич Аракчеев. Кроме него, никто в этой губернии, уверяю вас, не станет связываться с людьми хоть и амнистированными, но всё равно бывшими под подозрением. Ни у кого, кроме Аракчеева, пороху на такой подвиг не хватит.