Нобелевская премия - Андреас Эшбах

Этого человека звали Леонид. Вначале он отнёсся ко мне недоверчиво. Мне пришлось ответить на несколько наводящих вопросов касательно Димитрия, на которые могли ответить только люди из его ближайшего окружения, и лишь после этого Леонид выдал мне нужную информацию. Он рассказал мне, что Димитрий сейчас вынужден скрываться, потому что за ним снова усилилась слежка. Несколько лет всё было тихо и спокойно, потому что русская полиция была достаточно загружена другими делами. Но по каким-то причинам о нём не так давно снова вспомнили и обратились за помощью в розыске к шведским органам, которые откликнулись на это обращение с неимоверным рвением, как будто им никогда не случалось оставлять без внимания или просто игнорировать другие, похожие обращения.

– Но ведь он наверняка ещё здесь, в Швеции, а? – спросил я.

– Конечно, – сказал Леонид. – Но мы не знаем, где. Он с тех пор никак не проявлялся.

Димитрий был объявлен в России в розыск из-за компьютерных правонарушений с политическим уклоном. Он бежал в Швецию, во-первых, потому, что Швеция имела добрую славу в делах предоставления политического убежища и в отношении беженцев, а во-вторых и в-главных, потому, что он был страстным приверженцем скандинавского женского типа и с удивительным упорством мечтал о жене с длинными светлыми волосами.

– Оно и к лучшему, что он не объявляется, – продолжал Леонид. – Мы то и дело замечаем, что за нами следят. Кажется, на сей раз они взялись за дело всерьёз.

– Хм-м, – озадачился я. Вполне могло быть, что настоящим поводом для этой охоты послужила вовсе не эта история в России. Я знал о Димитрии такие вещи, которых Леонид мог и не знать. С тех пор, как он жил в Швеции, он не прекращал вести в компьютерных системах противозаконные дела. Чем-то ведь ему нужно было жить и кормиться. И некоторые из этих дел очень даже годились для того, чтобы вызвать недовольство государственных органов.

Я закончил телефонный разговор, воззрился в серый ноябрьский день и люто выругался. Димитрий был лучшим хакером, какого я когда-либо знал. Прямо-таки гениальным. Сейчас бы мне очень пригодилась его помощь.

Но он, конечно, оказался недосягаем. Как всегда. В какой уже раз весь мир ополчался против меня.

Некоторое время я сидел в нерешительности, предаваясь мрачным мыслям, как вдруг по каким-то причинам мне снова вспомнилось имя Рето Хунгербюля. Если подумать, в его сейфе хранились довольно нечистые дела. И стоило задать себе вопрос, что, собственно, известно об этом человеке.

Я взялся было за телефон, но потом сообразил, что этот звонок, пожалуй, надёжней будет сделать из автомата, чтобы невозможно было определить номер звонившего.

Я даже нашёл телефонную будку, из которой ещё не выкрали телефонную книгу. Что, правда, не играло роли, поскольку номер телефона «Aftonbladet» был всё тот же.

– Будьте добры, газетный архив, Андерса Остлунда, – попросил я, когда мне ответил центральный коммутатор.

Меня соединили, но голос, который я услышал, принадлежал не Остлунду и не той ленивой пышногрудой практикантке.

– Андерс Остлунд здесь больше не работает, – объявил мне ворчливый женский голос.

– Быть того не может, – сказал я. – Я был у него вчера днём, и он работал.

Если иметь в виду то, что Андерс Остлунд понимал под работой.

Она обстоятельно откашлялась.

– Ну, я знаю только, что он увольняется в конце года, а пока отгуливает остаток своего отпуска. Вчера у него был последний рабочий день.

Увольняется? Андерс Остлунд, которому осталось до пенсии всего ничего?

Я повесил трубку с отчётливым чувством, что всё это не случайно.

Когда я вернулся в свой пансион, из кухни доносился громкий звук телевизора. С телевизором у меня нет ничего общего; он выбивает меня из колеи, и я потом не могу спокойно спать. Наверное, надо с младых ногтей привыкнуть к быстрой смене картинок, а у меня такой тренировки не было. Только я собрался укрыться в своей комнате, как вдруг из потока слов вынырнуло имя: «Профессор Хернадес Круз…»

Тут я должен был хотя бы взглянуть.

Вопреки моим ожиданиям, на кухне, вперившись в чёрно-белый телевизор на холодильнике, сидела не хозяйка, а худой мужчина с тёмной окладистой бородой. На нём была белая рубашка со складками на груди, какие обычно носят со смокингом, и он руками ел нарезанную ломтиками кольраби, что я определил лишь со второго взгляда и по запаху.

– Нобелевская лауреатка, – сказал он вместо приветствия и указал на экран.

– Да? – сказал я, глядя на тусклый экран. Ведущий, который показался мне смутно знакомым, и темноволосая, рослая и уже далеко не юная женщина сидели за треугольным столом друг против друга и вели беседу по-английски. Внизу шли шведские титры, значит, передача шла в записи, а не в прямом эфире.

– Задавались ли вы когда-нибудь вопросом, – со спокойными жестами говорила женщина, – как, собственно, возникает сексуальное притяжение?

Всё с ног на голову. Разве не задача интервьюера задавать вопросы, а её – отвечать на них? Но ведущий лишь двусмысленно осклабился и подыграл ей:

– Ну, я могу исходить, естественно, лишь из собственного опыта, но для меня сексуальное притяжение начинается с того, что я встречаю красивую женщину…

В студии раздался смех.

Бородач за кухонным столом вытер руку о брюки и протянул её мне.

– Вы новый жилец, не так ли? Меня зовут Толлар. Моя комната рядом с вашей.

Я поколебался, но пожал его руку.

– Гуннар Форсберг. – Я кивнул на экран. – И что здесь происходит?

– Старое интервью. – Толлар взял очередной ломтик кольраби. – Лет пять назад она получила награду в Англии. Тогда и давала интервью. На следующей неделе она приедет в Стокгольм.

– Понятно, – сказал я.

– Верю вам на слово, – улыбнулась темноволосая женщина, когда смех публики иссяк, – но я имею в виду другое. Я хотела знать, задавались ли вы вопросом, как сексуальное притяжение входит в вашу жизнь? Вспомните детство. Когда вы были ребёнком, девочки казались вам противными. Вид голой женщины был чем-то странным, если не отталкивающим. Одна только мысль о «мокром» поцелуе была вам омерзительна. Вы наверняка уже тогда замечали, что член у вас время от времени затвердевает, но мысль воткнуть его в таком состоянии в тело другого человека была вам крайне отвратительна. Как я уже сказала, так было с вами в возрасте лет восьми или десяти. Несколько лет спустя всё приняло совершенно другой оборот…

– Да. – с ухмылкой кивнул ведущий, – теперь я припоминаю совершенно точно.

Раздались отдельные смешки. Видимо, он воспринимал этот разговор не особенно серьёзно.

– Правда? – продолжала София Эрнандес Круз. – И вот я вас спрашиваю: что же произошло?