Их последняя встреча - Анита Шрив

Мой «морской пехотинец» из посольства, конечно, не рискует ничем.

Кеннеди прибывает 5-го. «Морской пехотинец» весь на взводе. Днем будет специальный прием, а вечером — торжественный раут, после чего Кеннеди уезжает на сафари (подозреваю, это главная причина его визита). На следующее утро он примет Мэри Ндегву (или наоборот?). Я буду стоять рядом, стараясь быть бдительным и полезным, но все это время думая только о тебе.

Я получил письмо от «Международной амнистии». Как и предполагал, они уже заявили официальный протест.

Мне хотелось бы когда-нибудь написать о мужестве Ндегвы. Я говорил тебе, что мы родились в один день одного и того же года на расстоянии восьми тысяч миль друг от друга? Поразительно думать, что, когда меня принимали стерильные руки врача моей матери, Ндегва появился на свет на циновке из сизаля и его приняли руки первой жены его отца. Я помню, что когда познакомился с Ндегвой, то думал о нас как о двух параллельных прямых, которые пересеклись в Найроби. Он вырос во времена Мау-Мау и в школу пошел только в десять лет из-за царившего в то время хаоса. Ребенком он стал свидетелем казни своего отца у вырытой им же самим могилы. Когда мы узнали друг друга, он уже догнал меня в образовании, более того, намного превзошел. В университете я многому у него научился, причем именно классическим вещам, чего вовсе не ожидал. Я бы хотел написать о нем, сделав упор на контрасте между его прошлым пастуха и нынешним статусом преподавателя университета, рассказать о его юридических баталиях, когда Ндегва не захотел платить своему будущему тестю выкуп за невесту в виде овец и коз, о его тайных полигамных браках, о его убеждении в том, что обмен женами — это освященный веками обычай, и о его мучительном душевном разладе, вызванном слишком стремительным развитием истории и связанном с этим потерями.

Но я не тот человек, который может написать такой портрет. Между нами всегда существовал какой-то барьер, мешала наша неспособность пересечь границу между разными культурами, преодолеть демаркационную линию, опутанную колючей проволокой неправильно понятых символов, разделенную зияющей пропастью разного жизненного опыта. Мы снова и снова сбивались с пути. Казалось: вот мы уже нашли выход из тупика, и тут вдруг земля начинала расходиться под ногами и мы оставались по разные стороны разлома.

Немедленно напиши мне. Скажи, что приедешь или что я могу приехать к тебе.

Я тебя люблю.

Т.

P. S. Заголовок в сегодняшней газете: «ПРОДУКТЫ И ТОПЛИВО ЗАКАНЧИВАЮТСЯ».

24 февраля

Дорогой Томас!

Я получила твое письмо и приглашение на посольский вечер одной почтой. И с тех пор почти ни о чем другом не думаю. Я знаю, что в эти выходные мне не следует приближаться к Найроби, что вместо этого я должна бежать на озеро Туркана или в Тсаво[52], что нужно постараться находиться как можно дальше от тебя. Но — так уж распорядилась удача или рок — Питер хочет, чтобы в эти дни я была в городе, потому что в страну приезжает его старый школьный друг и он собирается меня с ним познакомить. Если я приму решение идти на этот вечер, мне придется привести с собой Питера; я просто не смогу пойти без него. Возможно, также и без его друга, в зависимости от обстоятельств. Думаю, это не будет проблемой? Я действительно хочу познакомиться с Мэри Ндегвой и оказать ей поддержку, хотя приду для того, чтобы увидеть тебя.

Я ничего не могу обещать.

Пишу тебе с озера Баринго. Питер уже давно хотел побывать в этом Богом забытом месте, и я согласилась поехать с ним на выходные. В последнее время мы часто скандалим — это полностью моя вина, и все из-за моего отчаяния, — и я надеялась, что поездка на озеро может снять напряжение. (Не снимает: кажется, ничего не помогает, кроме одной вещи, согласиться на которую я не могу, а именно — спать с ним. Думаю, я могла бы сделать это хотя бы из доброты. Почему любовь понуждает человека к отвратительным признаниям?)

На озере Баринго больше пугающего, чем в любых других местах, где я побывала. Земля эта безрадостная и неприветливая. Грунт твердый, серо-коричневый, на нем растет только колючий кустарник. Та чахлая зелень, которая там есть, серовато-пыльного оттенка, а тела крошечных детей очень черные, отчего они выглядят какими-то древними. Озеро, в центре которого есть остров, коричневого цвета и кишит крокодилами. Вчера вечером на закате Питер плавал в озере, а сегодня утром я слышала, как что-то большое плещется в воде. Думаю, это был бегемот. Тем не менее, даже в этой местности, где, казалось бы, ничто живое развиваться не может, повсюду присутствует жизнь — шумная, какофоническая, кишащая живыми существами, стремительная. Как раз сейчас я смотрю на ящерицу, которая ползет через сетку, поедая комаров. Бакланы, словно старые шуты, неуклюже топчутся на ветках колючих деревьев рядом с нашим «коттеджем», который напоминает скорее деревянную палатку с сеткой у входа, чем настоящее здание. Ячейки сетки как раз такого размера, чтобы пропускать летающих насекомых всех видов. Мой стол завален бутылками из-под пива, бумагами и ручками. Через дорогу четыре женщины в красной выцветшей одежде вычесывают свои волосы. Жара почти невыносимая. Кожей чувствуешь едва заметное движение сухого воздуха. Для дыхания воздуха вроде хватает, но и только. Жара угнетает, свет отупляет, комары разносят малярию. И спасения от этого нет почти никакого.

Несколько минут назад по дороге прогромыхал грузовик, подняв своими колесами громадные клубы пыли. В этом облаке я заметила какое-то маленькое скачущее существо, похожее на большую птицу, разгоняющуюся перед полетом. Однако, когда пыль рассеялась, я увидела, что это мальчик с корзиной, который гонится за грузовиком. Грузовик остановился, а мальчик выставил свою корзину, ожидая, пока ее наполнят непригодными для рынка обрезками мяса, о качестве которого даже думать не приходится. Я могла бы выйти на дорогу и понаблюдать за этой сценой вблизи, но не смогла собраться с силами. Мне лучше мельком увидеть часть сцены, а остальные детали домыслить, вообразить. Не так ли это бывает у писателя? И на каком жизненном этапе это может оказаться стоящим занятием? Что могут дать они людям — искажения действительности? Чтобы предложить читателю нечто существенное, я должна описать сцену с точными подробностями, как сделал бы это историк, или воссоздать ее, чтобы рассказать что-то важное об этих женщинах, маленьких мальчиках, торговцах мясом. А я этого делать не умею.

Я думала, что ты любишь меня сильнее, чем я тебя. Но это не так. Это я люблю тебя сильнее. Я теперь все время плачу. Питер озадачен, да и как ему не быть таким? Ничего подобного он не заслуживает. Я позволяю ему думать, что это затянувшийся выброс гормонов.

Оставлю тебе послание на полке для сообщений. Тебя будут звать Роджер, а меня — Габриела. Мне всегда хотелось иметь необычное имя.

Л.

Томас дремал в кровати полностью одетый, когда его разбудили ибисы. Он заставил себя поспать, чтобы не томиться бесконечно долгим ожиданием, пока они с Региной сядут в «эскорт» и поедут на прием в отель «Интерконтиненталь». Он пытался писать, но безуспешно: мысли его были постоянно заняты другим, а нервы напряжены до предела. Это началось после возвращения в Карен из города, где в кафе «Колючее дерево» на полке для сообщений он нашел записку Роджеру от Габриелы. «Мой дорогой», — писала она, и он затрепетал от такого проявления ласки, хотя понимал, что это просто игра, которую она ведет, чтобы соответствовать Габриеле, чтобы немного повеселиться, если можно веселиться в таком отчаянном положении. Жалкое веселье. Он подумал: разве есть люди, которым почти всегда весело, когда они влюблены? Это невозможно, потому что влюбленность — состояние слишком обременительное, чтобы оставаться беспечным и беззаботным. «Мой дорогой, — писала она, — я считаю часы до того момента, когда увижу тебя сегодня вечером. Глупо даже думать об этом. Но я там буду. Твоя Габриела».