Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

— Ты мир-то поедом ел сколько годов? — кричал на него Карп.— Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома алинет?

— Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобыни синь пороха не вывозить, — вот она и вся! — кричал другой.

— Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своегопожалел, — вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, — амоего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!

— То-то умирать будем!

— Я от миру не отказчик, — говорил Дрон.

— То-то не отказчик, брюхо отрастил!..

Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов,сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложивпальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задниеряды, и толпа сдвинулась плотнее.

— Эй! кто у вас староста тут? — крикнул Ростов, быстрымшагом подойдя к толпе.

— Староста-то? На что вам?.. — спросил Карп. Но не успел ондоговорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильногоудара.

— Шапки долой, изменники! — крикнул полнокровный голосРостова. — Где староста? — неистовым голосом кричал он.

— Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, —послышались кое-где торопливо-покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.

— Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, — проговорилКарп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:

— Как старички пороптали, много вас начальства…

— Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! —бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за ворот Карпа. — Вяжиего, вяжи! — кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.

Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади заруки.

— Прикажете наших из-под горы кликнуть? — крикнул он.

Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобывязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.

— Староста где? — кричал Ростов.

Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.

— Ты староста? Вязать, Лаврушка! — кричал Ростов, как будтои это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще двамужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушак иподал им.

— А вы все слушайте меня, — Ростов обратился к мужикам: —Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.

— Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, поглупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, — послышалисьголоса, упрекавшие друг друга.

— Вот я же вам говорил, — сказал Алпатыч, вступая в своиправа. — Нехорошо, ребята!

— Глупость наша, Яков Алпатыч, — отвечали голоса, и толпатотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.

Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяныемужика шли за ними.

— Эх, посмотрю я на тебя! — говорил один из них, обращаясь кКарпу.

— Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?

— Дурак, — подтверждал другой, — право, дурак!

Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома.Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, пожеланию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе,распоряжался мужиками.

— Ты ее так дурно не клади, — говорил один из мужиков,высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничнойшкатулку. — Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так-то вот бросишь или полверевку — а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было.Вот так-то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!

— Ишь книг-то, книг, — сказал другой мужик, выносившийбиблиотечные шкафы князя Андрея. — Ты не цепляй! А грузно, ребята, книгиздоровые!

— Да, писали, не гуляли! — значительно подмигнув, сказалвысокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошелк ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжныМарьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, вдвенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постояломдворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив се??е поцеловать ееруку.

— Как вам не совестно, — краснея, отвечал он княжне Марье навыражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), —каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать смужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, — говорил он, стыдясьчего-то и стараясь переменить разговор. — Я счастлив только, что имел случайпознакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаювстретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставитькраснеть меня, пожалуйста, не благодарите.

Но княжна, если не благодарила более словами, благодарилаего всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она немогла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для неенесомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была быпогибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее,подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее былото, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ееположение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, вто время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили изее воображения.

Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марьявдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представилсястранный вопрос, любит ли она его?

По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положениекняжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, чтокняжна, высунувшись в окно кареты, чему-то радостно и грустно улыбалась.

«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? — думала княжнаМарья.