Восьмое делопроизводство - Николай Свечин

— Кто они? Дружинники? — уточнил Алексей Николаевич.

— Точно так! Явились борцы за народное счастье и шлепнули сыщика, который защищал тот самый народ от разбоя. На основании фотокарточек шлепнули. Там не было ни одного политического, я вас уверяю. Потому как сам вручил эти карточки Александру Ивановичу вечером. А боевики пустили их по рукам и объявили: это наши товарищи, он их ловил и теперь за это ответит. И казнили Войлошникова.

Они опять помолчали, каждый вспомнил свое. Лыков вновь оказался в той жуткой Москве декабря пятого года. Он снова нес на плече тело казненного, а в них лупили из Проточного переулка. И Азвестопуло сделал полшага в сторону и заслонил собой детей… После этого Сергей мог сколько угодно вызывать неудовольствие шефа коммерческими операциями. Алексей Николаевич вспоминал эти его полшага — и прощал.

— Так что Мойсеенко? — словно очнувшись, спросил статский советник.

— Все он испортил, сукин сын. Я привык служить царю. Хотя после «кровавого воскресенья» это уже выходило непросто. У меня были лучшие показатели, фартовые боялись, как огня. А вы сами знаете: если полиции не боятся, то агентурной работы не будет. И тут на тебе! Поймал железнодорожных воров, целую артель, девятнадцать человек. Жизнью рисковал. Обезоружил с помощью городовых Второго участка Мещанской части. Доставил в Малый Гнездниковский, с уликами. А они через три часа вышли оттуда и смеялись мне в лицо! Как же так, Алексей Николаевич? Я за что на ножи пошел? Чтобы Мойсеенко взял с них полторы тыщи и отпустил?

— Откуда вы узнали, что именно полторы тысячи?

— Сологуб с Болтневым рассказали, его прихвостни. Они тоже смеялись. Ну я и решил, что хватит, пора подумать о себе. Но в Москве, чтобы зарабатывать, нужно было делиться с Дмитрием Петровичем[72]. А я уже не хотел кормить всякую сволочь. И подался в Петербург.

— Вам помог перебраться Зубатов? — припомнил Алексей Николаевич.

— Да. Его пример, кстати сказать, тоже вправил мне мозги. Служил человек честно, себя не жалел. А потом его в одночасье раз! — и на помойку. Такого верного слугу престола! И подумал я: со мной так же могут. И на что жить после этого? Ушедших из полиции ни в какую службу не берут, они как прокаженные. Это у вас лесное имение, а у других-то нет.

— Имение у сыновей, — раздраженно пояснил Лыков. — А все меня им попрекают!

— Какая разница, — скривился Максим. — У вас или у сыновей, все равно вы обеспеченный человек. И служите не за жалование, а потому, что ничего другого делать не умеете, только убийц ловить.

— Не только из-за этого!

— Конечно, есть еще идейные соображения, — зло парировал бандит. — Желаете сделать мир чище? Идиотизм! Он никогда не станет чистым, как бы вы ни старались.

— Ну хоть чуть-чуть… — пробормотал делопроизводитель. — От таких, как вы, избавить — уже кое-что. Уже не зря небо коптишь.

— Другие придут и когда-нибудь поставят вас на ножи.

— Не исключено.

— Не не исключено, а так и будет!

Лоренцев разгорячился, смотрел волком и будто невзначай навел на сыщика наган.

— Если бы не вы, я бы еще долго безнаказанно орудовал. Послал вас черт на мою голову. Ведь как все было задумано! Оцените красоту идеи. — Максим Захарович даже причмокнул. — Люди все из московского фартового мира, здесь их никто не знает. Я их в свое время поймал и взял в корки[73]. А потом сколотил хевру. Базис в Москве. А на делопроизводство ездят сюда. Я выбираю объект, все узнаю, готовлю, в том числе пути отхода. Короткий удар, деньги взяты — и нас уже нет в городе. Ну, я есть и ловлю сам себя. А моих людей уже не сыщешь. Деньги безымянные, крупные купюры я брать не велел. И вещи, на сбыте которых всегда попадаются воры, мы оставляли. Один раз Колька Болгарин оскоромился, хапнул браслет… Пришлось его за это наказать. Ну как бы полиция нас поймала? Я ведь все продумал. До морковкина заговенья ловили бы. Сашку Попа нарочно с каторги вытащил, чтобы скормить сыщикам заместо себя. А тут вы со своей опытностью. Сначала-то я недооценил. Думал, если в группе дознавателей, буду знать и реагировать. И с первой же реакции вы меня заподозрили. Эх… И про Телятьева, что это ложный след, догадались…

— Не я, Анисимов догадался.

— …Такая хорошая банда получилась. На тебе! Нужно было вас сразу стрельнуть, вместе с Анисимовым. Но жалко убивать настоящего человека, с души воротит.

— Настоящего человека?! — сорвался Лыков. — А те десять, которых вы прикончили, чем хуже меня были?

— Хуже, хуже… — лениво отмахнулся атаман. — Я ведь уже говорил: сор, ни то ни се. Быдло. Чего их жалеть? Вот мы с вами штучные. Еще изредка попадаются фигуры. Таких надо оставлять на развод. У нас сплошь рабы, такова историческая особенность России. Чем меньше будет холопов, тем лучше для государства. Истребить три четверти, а остальных заставить жить по европейским образцам… Другого пути исправления я не вижу.

Лоренцев перевел дух и вдруг заговорил о другом:

— Вот скажите, Алексей Николаевич: как вам служится после девятого января тысяча девятьсот пятого года?

— По-всякому, — лаконично ответил статский советник.

— Нигде не свербит?

— Бывает.

— Меня поразил тогда цинизм власти. Той власти, которой я присягал! Помните встречу государя с рабочими в Александрийском дворце? Девятнадцатого января, через десять дней после ужасного кровопролития, где русские стреляли в русских. Помните?

— Что именно я должен помнить? — хмуро уточнил статский советник.

— А слова нашего помазанника. Он сказал: «Заявлять толпой о своих нуждах преступно. Я верю в честные чувства рабочих людей и потому прощаю им вину их». Черт бы его драл! Убил ни за что кучу народа, а потом их же и прощает! Где у нашего царя совесть?

— Но ведь заявлять требования скопом действительно противозаконно…

— Вот! — взвился атаман. — Вот вы и нашли отговорку. Опять имение помогло. Потому и служите без угрызений, их рента прикрыла. А нам, кто нищие, куда деваться?

— Сотни тысяч служат за жалование и даже жизни отдают, — напомнил Лыков.

— Да? А потом их, как Зубатова, на свалку?

— Сергей Васильевич сунулся в большую политику. Начал плести заговор за спиной Плеве, подрядился у Витте изготовить фальшивые письма из провинции… Сам напросился. Хотя, конечно, для полицейского дела это невосполнимая потеря. Зубатов один умнее всего нашего министерства.

— И сейчас едва сводит концы с концами на мизерную пенсию, — подытожил Лоренцев.

— Положим, пенсия у Сергея Васильевича приличная, усиленная. А вот то, что такой ум пропадает, хуже всего. Я имею в виду, для трона.