Саблезубый - Галина Чередий

– Не *би мозги, Анька! Катька, спрашиваю, где?!

– Не знаю, я думала она к те…

– Брешешь! – Я прихватил сучку за горло, и прижал чуть. А мою глотку стиснули паника и ярость. Как же я отпустил тебя, конфеточка моя, как не доглядел!

– Что ты делаешь! Отпусти!

– Где. Моя. Женщина.

– Я не знаю! Помогите! – заметив прохожих, Анька заголосила и попыталась отбиться. Махнула своими яркими когтями, метясь в глаза, но я изловил ее грабарки и прижал к стене над головой.

– Помогите! Насилуют! – опять завопила она.

– Да сдалась ты мне! А вы мимо шли – так и валите! – огрызнулся я на завозмущавшихся незнакомцев, и те оказались, видно, не из героев. Свалили от греха подальше. – Слушай, дрянь, ты лучше колись. Я же из тебя все вытрясу, ты о том, какой я гад с бабами, слышала небось.

По округлившимся в ужасе зенкам понял – слышала. Ну вот и супер, пусть моя поганая слава поработает на пользу в кои-то веки.

– Я не зна…

– Не п*зди! – рявкнул и тряхнул, отрывая от земли.

За Катьку мою угроблю. Насрать, что баба, мой грех будет.

– Коля тебя уроет! – захрипела она, и наконец из суки полезла ее злость: – Сдохнешь, козел!

– Уроет или нет – еще вопрос, когда узнает, что ты его сестру сдала уроду и насильнику. Сдала ведь, паскуда, или продала даже.

– Да какая она сестра! Мошенница! Колька – дурак, и ты туда же, поверили в ее россказни! Она воровка и мошенница, мы с отцом все о ней узнали!

– Слили вы ее за бабки сто пудов, а не узнали.

– Да какая разница! Забрали эту аферистку, и хорошо!

– Дура ты! Куда забрали, отвечай!

– Это Катя ваша – дура и тварь неблагодарная! Жила как в раю, все имела! Так нет же, предала мужчину порядочного, обокрала и в бега подалась.

– Куда забрали?! Ну! Считаю до трех и ломаю тебе запястье. – Я сжал ее руки, и Анька опять заголосила.

– Чего с девчонкой творишь, урод! – влез какой-то незнакомец и попытался огреть меня палкой. Не отпуская горла Аньки, повернулся и встретил его ударом ноги в грудь. Отдохни, спаситель, бля.

– Ну? – треснул дрянь об стену лопатками еще раз. – Говори или выбирай: правая или левая. Для начала.

– Я должна была отвезти ее на съемную квартиру! – выпалила девка, хватая воздух. – И дать им фору час-полтора, прежде чем поднять тревогу!

– Адрес, – потребовал я и потащил спотыкающуюся продажную шкуру к бэхе. – Со мной поедешь.

– Ни за что! Отпусти!

Но я, не слушая, волочил ее за собой, набирая свободной рукой Камнева.

– Яр, Катьку забрали, я за ней, – без прелюдий сказал ему и продиктовал адрес. – Анька Колькина со мной. Это она Катьку продала. Оставлю ее в тачке, пусть забирает и решает сам.

– Коля тебе не поверит, ублюдок! Он меня любит!

– Не поверит – сам дурак.

Пох*й мне сейчас и на эту тварь, и на Кольку. Нет, на Шаповалова я еще и злюсь пиздец как. Это его вина, его и его болтливого языка, на хера выложил все своей подстилке тупой. Любит он ее, ага. Доверяет. Секретов у них нет, не то что у нас, да, Катюха?

– Отпусти-и-и! – задергалась снова Анька, когда стал запихивать в машину.

Бросить бы ее – адрес уже есть. Но не факт, что не сп*здела, и не надо мне, чтобы предупредила сообщников. Но чуть отдохнуть можно отправить. Я точно рубанул ребром ладони в основание ее черепушки, и Анька обмякла.

Нужный адрес оказался особнячком за высоким глухим забором на окраине. Правильно, как девушку, похищенную, куда-нибудь в гостиницу тащить? И, судя по тому, что услышал в разговоре Аньки, моя девочка и просто так даваться не собиралась, дралась. Это и радовало, и пугало. Моя маленькая боевая тигрица. Только бы тебе за это не досталось сильнее, пока я до тебя доберусь. И только бы тебя отсюда еще не увезли.

Припарковался я через два двора от нужного дома. Пристегнув руку еще отдыхающей в беспамятстве Аньки наручниками к ручке двери, я нашарил под сиденьем травмат. Поменял пару патронов на светошумовые. Вреда от них мало, если только в упор шмалять, но оглушит и ослепит и даст мне фору. Эх, было бы время, смотался бы за Катькиным стволом, но чего уж. Буду так справляться. Вылез и, не мешкая, перелез через забор соседнего с похитителями двора, как раз успев засечь, что тот самый серебристый седан стоит перед крыльцом. Здесь еще, значит. Хорошо. Держись, карамелька, твой саблезубый идет за тобой.

Боль в голове плескалась просто адская. Даже дышать мешала.

– Идиоты, вы ее хоть не убили? – Голос, что ненавидела больше всего на свете, врезал по мозгу, добавляя мучений. – Катька! Проснись!

– Живая эта… – проныл Леха.

– Пасть не разевай!

– Да вы посмотрите, Дмитрий Алексеевич, что она с моим лицом сделала.

– Плевал я на твою рожу. У нее что за жуткий синяк будет! Я на нее такую без слез же не гляну. Гусев, удавлю, скота!

Ах ну да, *баный Димасик и его закидоны насчет следов на лице. У меня внутри все сначала сжалось от страха и мерзких воспоминаний о прикосновении его лап, а потом стремительно стала разгораться отчаянная ярость.

– Ну, Дмитрий Алексеевич, она же сама… – проканючил явно тот незнакомый амбал. – Она как демоница на Леху бросил…

– Сам он виноват, хлебалом не надо было щелкать. Два дурака здоровых не смогли девчонку без эксцессов скрутить. Значит, за дело и схлопотал.

– Шрам останется, – нудил жирдяй, а я приоткрыла глаза, осторожно глянув сквозь слипшиеся ресницы.

Вознесенский нависал надо мной, двое его громил неловко топтались в дверях. Комната незнакомая, окно справа задернуто плотными бордовыми шторами. Моя правая рука задрана и, судя по давлению и холоду, к чему-то привязана или пристегнута. Хреново.

– Не ной, доплачивать все равно не буду. Твой косяк, что Катька вообще удрала.

– Не только мой! – возразил Леха.

– Марат свое получил и еще долго жалеть о своем ротозействе будет. Ни его, ни его бабу никто в моем городе и улицы мести или сортиры мыть не возьмет теперь. Пусть вон дочек своих на панель выставляют, чтобы прокормиться.

Вот черт, как же так! Небось сто раз уже проклял меня бедный Марат. Но это еще хорошо, что козлище старый правды о его роли в моем побеге не разнюхал. А то было бы все куда как хуже.

– Катя! – позвал меня жирный урод и стал брызгать в лицо водой. – Ты меня слышишь?

Слышу, к сожалению, но видеть не хочу. Лучше ослепнуть. И память потерять начисто о том, что ложилась под тебя. Аж тошнота подступает.