Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения - Ольга Игоревна Елисеева

Теперь Бенкендорф стал "добрым и отзывчивым". Хотя поэт понимал, что просит "весьма не вовремя" — на него продолжали сердиться за Кавказ. Государь ворчал. Это ворчание хорошо слышно в наброске вступления к "Домику в Коломне":

Под "важными особами" легко узнать императора и шефа жандармов. Они "твердили". Большие, взрослые люди. А поэт тем временем в ус не дул. Но вот возникла ситуация с рентой Раевским, и оказалось, что надобно обращаться к "важным особам", занятым нудными делами.

"Боже меня сохрани единым словом возразить против воли того, кто осыпал меня столькими благодеяниями, — писал поэт о государе. — Я бы даже подчинился ей с радостью, будь я только уверен, что не навлек на себя его неудовольствия".

Поэт хотел, чтобы ему сказали, что на него больше не сердятся. Между тем дружеские связи тянули его в тот круг, на который император не сердиться не мог. Чуть позже Пушкин будет просить разрешения поехать в Полтаву, куда направился его друг генерал Николай Раевский-младший и где находился в ссылке кузен Александр. Но получил отказ. Бенкендорф пояснил, что император имеет причины быть недовольным этими людьми.

Поэт и сам понимал причину: половина семейства "в изгнании". О братьях сказано. Мария Николаевна вместе с мужем Сергеем Волконским в Сибири. Ее старшая сестра Екатерина с мужем же, прощенным декабристом Михаилом Орловым, в деревне. Остальные — вдова и сестры Елена с Софьей — на грани нищеты.

Так семью Раевских догнало эхо полуторагодовалой давности — скандала в доме Воронцова. Старуха Александра Васильевна Браницкая, теща "брата Михаилы" и тетка генерала Николая Александровича Раевского — очень богатая вдова, — никогда не оставляла родню. Придумала ренту — 10 тысяч рублей — и ежегодно платила их старшему из сыновей генерала — Александру, поскольку щепетильный герой никакой помощи бы не принял.

После скандала с выкриками кузена на улице эти деньги скомпрометировали собственную дочь Браницкой — Елизавету. Рента прекратилась.

Обратим внимание, как повел себя Александр Христофорович. Дело Раевских было решено. Семья получила ренту. Позднее Нащокин даже утверждал, что именно поэт выбил у царя помощь для семьи героя. Хотя понятно, что Софья Александровна действовала не через одного Пушкина.

Однако в письмах Александра Христофоровича поэту нет ответа именно на вопрос о Раевских. Чему не следует удивляться. Шеф жандармов получил сведения, донес государю. Остальное — вне компетенции Пушкина. Обсуждения с ним не требует. Именно такова была логика времени. Свобода обращения информации, такая ценная для сегодняшнего дня, чужда той эпохе. На каждом уровне человек сталкивался с кругом "свойственных ему" знаний. Домогаться участия в большем считалось неприличным. Предоставление таковой возможности — неосмотрительностью и даже слабостью со стороны начальствующего лица. Поэтому, хотя Раевским и оказали помощь, с Пушкиным ее не обсуждали.

Болезнь императора миновала. Правда, один случай едва не вернул его на одр страданий. Едва пойдя на поправку, Николай I в беседе с честным, но недалеким генерал-губернатором столицы П. А. Толстым случайно узнал, что британский кораблю "Блонд" вошел в Севастополь.

Что тут началось! "Краска залила лицо императора, он затрясся от гнева, — вспоминал Александр Христофорович, — от этой наглости англичан, которые посмели войти в Черное море, и от глупости турок, которые им это разрешили". Были вызваны министр иностранных дел К.В. Нессельроде и морской министр А.С. Меншиков, оба пребывали в гневе на Толстого и в страхе за возможный новый разрыв дипломатических отношений. "Они нашли императора в ярости, он отдал им ясные приказания: одному — немедленно отправить один линейный корабль и один фрегат пройти через Босфор, другому — потребовать у Англии объяснений… Нужно было подчиняться безотлагательно".

Покинув спальню больного, высокие персоны начали рассуждать, как выполнить "столь резкие приказания". Бедняга Толстой "впал в безысходность от своей непредусмотрительности". Рикошетом, вероятно, задело и Бенкендорфа, чьим человеком был граф. К счастью, Алексей Орлов, находившийся на переговорах в Стамбуле, еще не покинул города и сумел устроить пропуск русских кораблей через проливы, "не оскорбив турецкого достоинства". Английская же сторона сделала выговор своему дипломатическому представителю в Турции и уволила со службы капитана "Блонда".

"СТАМБУЛ ЗАСНУЛ ПЕРЕД БЕДОЙ"

Таким образом, дипломатические условности были соблюдены, а едва обретенный мир сохранен. Хотя каждая из сторон, конечно, понимала всю важность произошедшего. Путешествие "Блонда" подчеркивало для России саму возможность непосредственного нападения со стороны великой морской державы, И государь это понимал.

Остальные, включая Бенкендорфа, считали происшествие "малозначительным". Оно казалось им страшным постольку, поскольку могло снова уложить государя в постель. По, вероятно, именно эго событие заставило императора подняться. Николай I начал не болеть, как положено обычному человеку, а, что называется, перехаживать хвори на ногах. Перебарывать усталость и слабость организма. Что особенно ясно обнаружилось во время холеры в Москве в 1831 г. "Буду перемогаться, пока хватит сил", — писал он позднее.

После большого страха наступило большое облегчение. Новый, 1830 г. поначалу не сулил никаких неприятностей. Напротив, казалось, будто главные беды остались за спиной. В Россию прибыло турецкое посольство во главе с Халил-пашой. По сравнению с прошлогодними "персиянами", которые посетили Петербург в конце августа, чтобы просить прощения за гибель русских дипломатов во главе с Грибоедовым, турки казались "менее дикими". Во всяком случае, такими их увидела Долли Фикельмон.

"Я танцевала вальс с императором, к большому удивлению присутствовавших здесь турок, — писала жена австрийского посла. — Двое из них говорят по-итальянски, а один довольно хорошо по-французски. Кажется, они полны решимости порвать со всеми своими ориентальными привычками. Верно, что Халил-паша ревностный новатор, но по нему нельзя судить об остальных".

Государь и Бенкендорф, напротив, не одобряли тот факт, что в условиях "кризиса" султан отдаляется от своего "фанатичного народа". Но "простые и благородные манеры" Халил-паши, по словам шефа жандармов, "всем пришлись по душе", посол старался "соответствовать обстоятельствам". В этих строках содержалась скрытое осуждение персов — прямого Александр Христофорович не позволил себе в тексте. Видимо, гости не умели держать себя с простым благородством побежденных, то есть "соответствовать обстоятельствам". Как бы ни каялся принц, но в Москве он по персидской традиции попытался забрать из дома "красавицу Демидову", уверяя родителей, что "увезет ее в Тебриз и сделает королевой гарема". Ему было указано, что в России так не делают, и простодушный юноша удивился. Почему? Ведь он готов заплатить… Но еще неприятнее было желание персов получить назад 12 пушек, посланных в подарок шаху Аббас-Мирзе еще императором Александром I, стрелявших в русские войска и захваченных ими в боях. Отказать было нельзя — дипломатический дар. Орудия заменили таким же числом современных из Арсенала и отправили в Тегеран в числе других презентов.