Суданские хроники - Автор Неизвестен

сказал им аския: “Вы — ослушники Аллаху и посланнику его!” Потом он велел взять их, бросить в тюрьму и заковать в железа до утра; затем приказал их выпустить и вернуть их хозяину[320].

Из свидетельств его благородства и щедрости — то, что он излил на всех сонгаев свое благоволение и щедрость свою, даря и не заботясь [об этом]. Сообщают со слов аския-альфы Букара ибн Ланбара[321] их катиба, что когда аския Исхак пришел к власти и вступил в царский дворец, проведя в нем первую ночь своего царствования, то призвал он там евнуха, у которого находились одежды аскии и в чьих руках был ключ его гардероба. Евнух был позван в присутствии помянутого аския-альфы, и аския велел ему вынести все одеяния. Ему вынесены были семьдесят мешков из леопардовых шкур, в каждом из них было тридцать одежд из льняной ткани “даби”, шелка и сукна; и в каждой вместе с рубахой были большие шаровары и тюрбан. И аския повелел тому евнуху-кладовщику, чтобы он пересчитал мешки. Евнух стал их считать один за другим — до десятого, когда же он дошел до десятого, аския приказал отделить его от всех и отставить его — [и так] до семидесяти, так что десятая доля их дошла до семи мешков. /145/ И аския пожаловал ее аския-альфе помянутому, сказав: “Это — их закат, возьми его ради любви к Аллаху Всевышнему!”

А когда истекли из срока его царствования семь дней, он возвысил Махмуда, сына аскии Исмаила, назначив его качфари; и возвысил он своего брата, маренфу Мухаммеда-Гао, поставив его баламой.

И из того, что сообщают относительно благородства аскии Исхака и его щедрости, — будто он сказал однажды в своем совете (а это был день праздника прекращения поста, и присутствовали все сонгаи — сановники города Гао, его знать и простонародье) своему переводчику-уандо: “Скажи этой толпе: остался ли кто-нибудь из жителей Гао, в чьи руки не попало бы моих даров и в чей дом [не попало] моей милостыни в этот рамадан? И всякий, кому не досталось моего пожалования и благоволения, пусть встанет и помянет то; а мы его пожалуем сейчас же!” И уандо, стоя, сказал это, возвестил это и повторил призыв. Но никто из них не вышел сказать, будто не достигло его благодеяние аскии. Те слова распространились по городу, и люди расспрашивали друг друга о том, но ни один не сказал, что он не видел добра [от] аскии и что он не получил от того подарка. Этого достаточно [как свидетельства] его благородства, терпения, щедрости, богатства его царства и обилия его достояния. Взгляни на Гао, его величие и обилие его жителей! Мне рассказал шейх Мухаммед ибн Али Драме, что люди из числа жителей Судана поспорили с людьми из числа жителей Гао[322], и суданцы сказали, [что] Кано-де больше, чем /146/ Гао, и важнее его. В том деле и в споре о нем они достигли предела и крайности. А было то во время правления аскии ал-Хаджа[323]. Вмешались, дрожа от нетерпения, юноши Томбукту и некоторые жители Гао; они взяли лист [бумаги], чернильницу и калам, вошли в город Гао и начали с первого дома на западе города считать ксуры[324] и делать опись их, одного за другим, три дня подряд: “дом такого-то, дом такого-то...” — до конца построек города на востоке. И получилось семь тысяч шестьсот двадцать шесть усадеб помимо домов, построенных из травы. Это-то тебе довольно, [дабы судить] о благородстве аскии Исхака. Как же можно было всех этих [людей] наделить подарками за один месяц, если не обладать великим могуществом?

Исхак оставался у власти три года. В его дни обнаружился упадок их державы и стали очевидными в ней смута и потрясение. Затем обрушились на него войска повелителя верующих Мулай Ахмеда аз-Захаби; он поставил над армией своего невольника, пашу Джудара, с тремя тысячами стрелков; это то, что говорит автор “Дурар ал-хисая” Баба Гуро ибн ал-Хадж Мухаммед ибн ал-Хадж ал-Амин Кано, но говорят [также и] четыре тысячи.

Войско [это] пришло в движение, снялось с лагеря и выступило из города Марракеша в конце зу-л-хиджжа, заканчивавшего девятьсот девяносто восьмой [год] [29.X.1590]. А к Гао они подошли в начале джумада-л-ула девятьсот девяносто девятого года — в пятницу, пятого числа [1.III.1591]. Их встреча с аскией Исхаком произошла во вторник в местности, называемой Сонкийя, поблизости от Тондиби; это известное место. С правым крылом [их] — а это был отряд иноземцев[325] — были пятьсот спахиев[326] со своим кахийей; а с левым крылом — отряд андалусцев в пятьсот спахиев со своим кахийей. И когда оба войска стали одно против другого, на сонгаев напали спахии справа и слева. Их встретили сонгайские всадники, и оба войска смешались. Из тех сонгаев было убито /147/ тридцать четыре, а сонгаи поразили копьями тринадцать из марокканцев, и пятеро из тех упали. Людей окутали пыль и дым, а Аллах посеял среди сонгаев испуг и страх. Я слышал от того, кому доверяю, а он это рассказывал со слов того, кто там в тот день присутствовал; и последний сказал, что аския встретил их с восемнадцатью тысячами конных воинов. Среди них были канфари, балама и бенга-фарма и их полки. И [было] девять тысяч семьсот пеших воинов, из них двенадцать “суна”[327] со своими полками.

Когда к сонгаям приблизились [марокканские] пехотинцы-стрелки, то они стали на колени, стреляя свинцом. Аския же, когда строил боевой порядок своих воинов, гнал с собою тысячу коров и поставил их между собой и противником: пули бы попадали в них, а воины аскии следовали бы за коровами, пока не смешались бы с марокканцами. Но когда коровы услышали звуки марокканских мушкетов, они повернули, запыхавшиеся и перепуганные, на сторонников аскии и опрокинули из них множество — а большинство последних умерло. Во время этого аския-альфа Букар-Ланбаро спешился, схватил повод [коня] аскии и сказал тому: “Бойся Аллаха, о аския!” Аския ответил ему: “Ты как будто велишь нам бежать и обратиться в бегство?! Но далеко [от этого], ведь я не из тех, кто обращает свою спину! Кто желает бежать ради собственной жизни, пусть бежит!” Улд Бана же ухватился за стремя аскии — тот уже повесил [на седло] свой меч и свой щит, желая [броситься] в середину [своих] воинов, а вокруг них вертелись конные стрелки, которые хотели их окружить. Тогда упомянутый