Язык Адама. Как люди создали язык, как язык создал людей - Дерек Бикертон

Соответственно, большой группе не было смысла искать пропитание вместе. Чаще всего они не могли найти достаточно пищи для всех. Единственной стратегией было бы разбиение на маленькие группки. К примеру, представьте, что имелась группа из сорока индивидов, которая на ночь для еще большей безопасности объединялась с другими такими же группами. Если она в течение дня будет делиться на несколько групп, скажем по восемь особей, то они смогут покрыть территорию, в пять раз большую.

У нас нет никаких доказательств, что наши предки именно так и добывали себе пропитание, и сложно даже представить, как, а скорее, какие этому могут быть найдены веские доказательства. Но соотношение вероятностей оказывается в пользу той стратегии, которую я только что изложил. В конце концов, это только одна из версий стратегии разделения и слияния групп при поиске пищи, широко распространенная среди приматов. И она закладывает фундамент для уникальной возможности адаптации, совершенно естественно следующей из ситуации, в которой оказались наши предки, как только они обнаружили, что орудия, достаточно простые в изготовлении, могут от скромного подъедания остатков трапезы других привести их к активному соперничеству с самыми свирепыми из тварей.

Модные тенденции в пищедобывании

Довольно забавно получается, если на историю наших предков наложить колебания модных тенденций в культуре. В застойные семидесятые, когда доминировали мужчины, на троне был человек охотящийся («man the hunter»). Тот факт, что только меньше миллиона лет назад у нас появились орудия для большой групповой охоты, прилежно игнорировался. Затем, когда начался феминизм, на сцену вышла женщина-собирательница («woman the gatherer»), которая большую часть своего рациона составляла из фруктов, ягод, съедобных растений и прочего. Тот факт, что в саванне времен плейстоцена вам никогда не хватило бы такого рода пищи, чтобы выжить, игнорировался не менее старательно. Никто никогда не позволил фактам встать на пути соответствующих культурных течений.

А тем временем человек охотящийся был разжалован до человека-падалыцика. Многие мужчины были разочарованы. Какой бесславный конец для этих доисторических героев! Не удивительно, что когда появились данные о размере зубов и длине кишечника, показывающие, что около двух миллионов лет назад мясо составляло значительную часть рациона гоминид, человек охотящийся снова занял свой трон на волне движения мачизма.

Вопрос, решение которого должно было быть работой палеонтологов, прямо поставил Крейг Стэнфорд (Craig Stanford), глава кафедры антропологии в Университете Южной Калифорнии: «Группы ранних людей бесстрашно нападали и жестоко забивали животных во время групповой охоты, или же они боязливо подкрадывались к разлагающейся, практически лишенной мяса туше, чтобы подобрать несколько обрезков мяса и жира?»

На самом деле ни то ни другое. Эти группы занимались тем, что было названо «агрессивным, или силовым, падалыцичеством», — это третий вариант, о котором, похоже, Стэнфорд просто не знал. И в этом-то вся ирония. Эта деятельность проточеловека была значительно более рискованна и требовала намного больше отваги и мужества, чем простая (хоть и смелая) групповая охота. И правда, последняя приводила бы к соперничеству с более крупными хищниками, но редко когда к прямой схватке с ними. Агрессивное падалыцичество приводило именно к такому.

И, наконец, ирония была и в том, что женщины, скорее всего, тоже выполняли эту мужскую работу.

Мы наконец-то добрались до того места, где, как я предупреждал в конце предыдущей главы, я буду вынужден выйти за пределы точно известного и почти точно умозаключаемого. Я мог бы и избежать этого, я мог бы предоставить вам прозаичное краткое изложение того, что могло происходить, со всеми этими «возможно», «вероятно» и «могло быть», как предписывает научная скромность. Вместо этого я хочу, чтобы вы пережили эти события — я хочу, чтобы вы представили себя в этот наиважнейший момент нашей эволюции там, рядом с предками человечества. Я хочу, чтобы вы, насколько это возможно, прочувствовали все, что происходило с ними.

Приближается волшебный миг

Представьте, что мы с вами, вы и я, в составе нашей небольшой группы в восемь человек присели передохнуть в скудной тени, отбрасываемой терновником. За исключением небольшого зверька размером с зайца, пары ящериц и горстки сморщенных фиг, из-за которых мы повздорили, мы ничего сегодня не ели, а солнце уже стоит в зените. Пока мы сидим, мы внимательно вглядываемся в волнующееся под порывами ветра море буроватой травы и в ослепительно яркое небо, где неподвижные полоски перистых облаков не могут задержать лучи палящего солнца, в поисках любых знаков того, что где-то есть пища.

Внезапно один из нас вскакивает и издает громкий крик, указывая вдаль. Там, на западе, не так уж и далеко, виднеется кружащий гриф, за которым следует второй, а потом и третий. Мы начинаем возбужденно тараторить, указывая не только в небо, но и друг на друга и жестикулируя. Затем мы поднимаемся и идем.

В миле от нас расположен холм, низкий, однако скрывающий от нас то, что видят грифы. Мы размеренными скачками бежим к нему. Солнце жарит нас своими лучами, мы уже чувствуем жажду, но это для нас в порядке вещей. Если придется, мы можем продолжать такой бег хоть целый день — не слишком быстро, в размеренном темпе преодолевая милю за милей. Возможно, через десять-пятнадцать минут — минуты? а что это такое? — мы взбираемся на вершину холма, переваливаем через нее, и чувствуем, как по нашему телу бегут мурашки. Раздвигая высокие травы, мы смотрим вниз, а там…

Там, в небольшой трясине, лежит туша огромного динотерия, доисторического слона. Его шкура все еще не тронута, но другие падальщики уже собрались — создания, похожие на тигров или львов, несколько большего размера, чем сегодняшние. Стая крупных протогиен крадется по периметру поляны. Грифы парят в воздухе, сужая круги. Один-два из них приземляются и снова резко взмывают ввысь, когда на них клацают саблеобразные зубы. Один садится даже рядом с нами, с любопытством нас разглядывая своими прозрачными и удивительно невинными голубыми глазами.

Мы переглядываемся. Мы разбиваемся и бежим, я в одну сторону, вы в другую. Никто не говорит нам, куда бежать. Если один бежит в одном направлении, то другой — в другом. В данной ситуации мы ничего не можем поделать. Нам нужны помощники, причем как можно больше. И они нужны нам прямо сейчас.

Как побудить не имеющих языка приматов делать то, что вы от них хотите?

Когда я читаю лекции об эволюции языка, я часто начинаю с того, что прошу моих слушателей представить, что вместо сотни или другой представителей нашего вида в аудитории сидит столько же любых других приматов. «Сидеть здесь, — говорю я им, — вы будете, пока вам не приспичит, или пока вас не выведет из себя что-то, что я скажу, в течение ближайших пятидесяти минут или около того, и вы не сдвинетесь со своего места и не издадите ни звука, пока я не закончу говорить. Как вы считаете, чему равна вероятность, что такое же количество обезьян просидит так же спокойно хотя бы пятьдесят секунд, не говоря уже о минутах?» Ответ: конечно же, нулю.