Язык Адама. Как люди создали язык, как язык создал людей - Дерек Бикертон

На первый взгляд, рекрутинг для разделки туш не мог сделать что-то существенно большее, чем трещина в стенах темницы, созданной ситуацией здесь и сейчас, из которой все остальные приматы, несмотря на их интеллект, так и не могли выбраться. Но маленькая трещина может иметь огромные последствия. Один из основных принципов теории хаоса заключается в том, что «небольшие различия в начальных условиях в нелинейной динамической системе могут повлечь за собой значительные изменения в долгосрочном поведении этой системы». Поведение наших предков, бывших агрессивными падальщиками, очевидно, представляло собой нелинейную динамическую систему. И, как покажут завершающие главы этой книги, самого по себе создания протослов могло хватить для запуска «значительных изменений в долгосрочном поведении» той системы, которая внезапно дала нам настоящий язык, человеческое мышление и (практически) неограниченную власть над нашей планетой и всеми ее обитателями.

Однако была и альтернативная история.

Чтобы быть с вами до конца честным, я должен ее рассказать. Ее автор — человек, который, по мнению многих, является величайшим из ныне живущих лингвистов, и опубликована впервые она была в издании с высочайшей репутацией, столь важной для ученых. Итак, прежде чем закончить свою историю, я предлагаю взглянуть на подход к эволюции языка, предложенный Ноамом Хомским.

Отказ от ответственности

Прежде чем я начну разбираться с теорией языковой эволюции Хомского, необходимо прояснить одну вещь.

В науках о поведении существует огромная индустрия, которую можно назвать «вульгарный антихомскианизм». Мне кажется, это удел всех, кто достигает вершины: покорение такой высоты здорово повышает самооценку. Но кроме этого, именно Хомский стал мишенью яростной критики потому, что он воплощает одну сторону жесточайшего противостояния умов современности — противостояния между теми, кто (как Хомский) верит, что человеческая природа во многом определяется биологическими факторами, и теми, кто верит, что людская природа зависит от культуры, которая, в свою очередь, во многом свободна от биологических ограничений. Это противостояние, как и многие другие научные дискуссии, в которые вовлечены особи нашего вида, производит куда больше визга, чем шерсти. К счастью для Хомского, мало кто из его противников соображает так же хорошо, как он сам. Большинство из них просто неправильно его понимают, в некоторых случаях делая это намеренно. И, по убеждению многих, он прекрасно полемизирует и способен на большее чем просто стоять на своем.

Так что позвольте мне здесь отделить свою позицию от вульгарного антихомскианизма. В противовес ему я не испытываю по отношению к Хомскому ничего, кроме уважения и восхищения, до тех пор, пока он носит свою шляпу синтаксиста. Хомский лучше разбирается в синтаксисе, чем я. Он оказал небывалую услугу науке о поведении, когда наголову разбил Б. Ф. Скиннера и скиннеровский бихевиоризм. Благодаря его инициативе мы узнали о языке такие вещи, о которых полвека назад не могли и помыслить. Если бы не Хомский, я никогда не смог бы подтвердить или даже выдвинуть свою гипотезу о языковой биопрограмме (если вы не знаете, что это такое, читайте мою книгу «Незаконнорожденные языки»). Для лингвистики присутствие Хомского куда лучше, чем его отсутствие.

Не то чтобы я совсем был чужд критике все эти годы, просто моя позиция по многим вопросам не особенно отличалась от его, и люди из враждующих лагерей, не слишком много о нас знающие, иногда употребляли наши имена вместе, в качестве близнецов-демонов нативизма (что бы это ни значило). По меньшей мере один раз так сделал и человек, который, как это ни удивительно, позже станет одним из сотрудников Хомского в эволюционных исследованиях, — Марк Хаузер, работавший в Гарварде.

Так что существует всего одна причина, по которой сейчас я выступаю против Хомского: я уверен, что он полностью заблуждается в том, как эволюционирует язык.

Но прежде всего нам понадобится немного предыстории, чтобы увидеть, откуда что взялось.

Странная история невероятного сотрудничества

Долгие годы Хомскому нечего было сказать об эволюции языка кроме того, что никто не может сказать об этом хоть что-нибудь осмысленное. Более того, он предпринял определенные шаги, чтобы вообще избежать данной темы, и то немногое, что он говорил, казалось нацеленным на то, чтобы другие тоже ее не касались. На конференции 1975 года, когда его спросили, как язык стал таким, каким он стал, он ответил буквально следующее: «Ну, это как если бы кто-то задал вопрос о том, как сердце стало таким, какое оно есть. Я имею в виду, что мы не учимся обладанию руками, мы не учимся иметь руки вместо крыльев. Мне интересно, почему задают такой вопрос. Кажется, вопрос такой естественный — все его задают. А я думаю, что нужно спросить, почему он возникает».

Вопрос «Почему вы задали такой вопрос?» был одним из направляющих приемов замечательной программы «Элиза», которая в 1960-х годах была разработана ученым из Массачусетского технологического института Джозефом Вайценбаумом (Joseph Weizenbaum) как пародия на психотерапевтическую сессию (и если в ответе ты упоминал своего папу, виртуальная мозгоправка продолжалась: «Что еще приходит вам в голову, когда вы думаете о своем отце?»).

Многие люди — кроме того, кто задал вопрос Хомскому, — недоумевали, почему тем, кто рассматривает язык как часть биологии человека, нельзя проявлять никакого интереса к его биологической истории.

И тогда с ясного голубого неба в 2002 году свалилась работа Марка Хаузера, Ноама Хомского и Текумсе Фитча, которая, как это упоминалось в седьмой главе, была напечатана в престижном журнале Science, в разделе «Компас науки». Местонахождение статьи именно в этом разделе позволяет предположить, что работа, носящая напыщенное название «Языковая способность: что это, кто ею обладает и как она возникла?» («The Faculty of Language: What Is It, Who Has It and How Did It Evolve?»), создана, чтобы повести тех, кто исследует эволюцию языка, по созидательному пути размышлений, подальше от бесплодных непродуктивных споров.

Статья вызвала переполох, во многом из-за предшествующих отношений двух соавторов. В самом деле, удивление при виде Хаузера и Хомского на одной странице сравнимо с тем, что вы испытали бы, открыв последний выпуск какого-нибудь политического журнала и обнаружив меморандум о Ближнем Востоке, разработанный совместно Ясиром Арафатом и Ариэлем Шароном. До этого момента Хаузер и Хомский находились на противоположных полюсах по крайней мере в двух наиболее принципиальных вопросах, относящихся к эволюции языка.

Первый вопрос заключался в том, развивается ли язык из первичной СКЖ.

Как биолог, Хаузер безусловно признает «современный синтез» неодарвинизма («синтетическую теорию эволюции»), который представляет эволюцию преимущественно, если не целиком, как результат отбора и рекомбинаций генетического разнообразия. Следовательно, любое свойство должно иметь прямых непосредственных предшественников, и «следовательно, язык, ни в чем не уступающий другим свойствам, будет рассматриваться как форма коммуникации, эволюционировавшая из более ранних форм».