Манька-принцесса (сборник) - Мария Садловска

– Наверное, с кошкой что-то не поделили, я видела, как они играли.

Девочка с недоумением слушала про кошку, потом, вспомнив, что она решила не жаловаться, с наигранным оживлением включилась в игру бабы Наташи:

– Эта кошка такая глупая – всю меня исцарапала! – и с готовностью показала давнюю царапину на руке.

На второй день, в обеденный перерыв, Иван Андреевич привез Дашке ее кота Клепу. Кот сидел в мешке, завязанном веревкой. Когда Иван заносил его в дом, Клепа трепыхался в мешке и орал благим матом. В комнате мешок развязали, и кот сразу шуганул под кровать, забился в самый дальний угол, откуда воинственно сверкал его единственный глаз. В этот же мешок поместили кошку Мусю, которая жила до сих пор в доме, и Иван повез ее сестре. Нинка давно хотела забрать свою любимицу к себе. Дашка выманила Клепу из-под кровати и положила в его мисочку (предусмотрительно привезенную Иваном) свежую салаку. Кот милостиво, как будто нехотя, стал жевать, зорко поглядывая глазом во все стороны. Все это время Даша старалась завязать бант на шее кота так, чтобы скрыть слепоту от бабы Наташи. Но Клепа постоянно выворачивался из-под ее руки, и Наталья Петровна, увидев нового жильца, всплеснула руками:

– Это же какое-то чучело одноглазое, а не кот! И из-за этого страшилища нашей Мусе отказали от дома?! Ну, хоть соседям будет над чем потешаться! Уже и так справлялись, какое приданое привезла невестка!

В этом месте Наталья Петровна «ухватила себя за язык», вспомнив, что на этот раз девчушка все может передать сыну. Интересно, почему она в прошлый раз промолчала? И даже поддержала ее?

Наталья Петровна взглянула на Дашку, которая безуспешно пыталась «причепурить» одноглазого кота, и примирительно сказала:

– Ладно, хватит его тормошить. Все равно останется одноглазым, сколько бантов ему ни навяжи. – Потом, помолчав, добавила: – Может, хоть мышь когда-нибудь поймает. – И милостиво предложила: – Поставь ему водички в блюдце, он после рыбы пить захочет.

Дашка радостно кинулась набирать воду, на ходу говоря бабе Наташе, что она все уберет после Клепы! Он чистенький котик и умный. Например, цыплят во дворе Клепа никогда не трогает, ну разве что соседских. Но дядя Артем его за это строго наказал, и теперь он совсем никаких цыплят не ловит…

От такого излишества информации Наталья Петровна безнадежно махнула рукой и повернулась, чтобы идти в дом, но в калитку вошла соседка, и женщины сели на скамейку у дома – поговорить. Дашка, вспомнив, что именно при этой тете баба Наташа обозвала ее «тем» словом, расстроилась и отошла в дальний угол двора. Там папа Иван сделал для нее маленькую песочницу, пообещав, что со временем привезет больше песка.

Соседка, намереваясь посудачить, проводила взглядом девочку и со жгучим любопытством в глазах начала:

– Надо же, такая рыжая девка! Интересно, в кого она такая пошла?

Но Наталья Петровна, к ее удивлению (возможно, и к своему тоже), повела себя довольно неожиданно, сказав:

– Да ведь дети могут и в пятое поколение пойти, о котором уже никто и не помнит. Я, например, еще помню своего двоюродного дядю Тимофея. Так он был, как Дашка, рыжий и конопатый.

Сбитая с панталыку соседка озадаченно смотрела на Наталью Петровну, не зная, в каком направлении вести разговор. Потом с опаской спросила:

– Так ты, Наталья, хочешь сказать, что… этот ребенок… даже не знаю, как и спросить!.. Он что – ваш?! Твоего Ивана?

Наталья Петровна, напустив таинственности в глаза, глубокомысленно, как будто куда-то мимо, проговорила:

– В этой жизни все может быть… Мы с тобой, Антонина, темные люди, мало чего знаем. Да и не наше это дело!

И уже убеждая больше себя, чем соседку, продолжила:

– Пусть молодые живут да рожают детей!.. Рыженьких, черненьких, какая разница?

Потом, решительно встав со скамьи, обратилась к стоявшей недалеко Дашке:

– Айда, Дарка, в дом! Мыть руки и кушать! А потом будем готовить ужин на вечер. Мама с папой с работы придут. Да зови этого своего Копу, или как там его? Тоже покормить надо, а то еще пойдет цыплят воровать к соседям.

Оторопевшая соседка Антонина, так ничего и не поняв, направилась к выходу. Девочка подошла к бабе Наташе и, глядя ей в глаза, серьезно спросила:

– Хочешь, я тебе спою?

Наталья Петровна, не ожидавшая ничего подобного, машинально кивнула головой, соглашаясь. Дашка тихонько запела любимую песню, петь которую ее научил дядя Артем.

– «По Дону гуляет козак молодой…» – пела девочка с чувством, жестикулируя в особо патетических местах. Когда дошла до слов «О чем дева плачет…», Даша горестно приложила ладошку к щеке, показывая, как именно плачет дева…

Баба Наташа вдруг не выдержала и воскликнула:

– Точно так рукой в этом месте и мой дядя Тимофей делал! Это была его любимая песня!

Дашка замолчала, потом спросила:

– А где этот твой дядя?

– Он уже давно умер. Мне тогда было немногим больше годков, чем тебе сейчас… Только и помню, что был он такой же рыжий, как ты, и пел так, что дух захватывало!

Девочка замолчала, задумавшись. Наталья Петровна ставила на стол тарелки с едой себе и Дашке и недовольно ворчала:

– Что сейчас поют? Противно слушать! Как будто нету хороших песен!

Дашка, уже уплетая кашу, озабоченно спросила:

– Бабушка, а я какие песни пою – хорошие?

– Пока что хорошие. А как дальше будет – поглядим.

Казимир Иванович, выйдя на пенсию, мог дать себе поблажку и поваляться утром в постели. Но увы: приходилось подниматься точно по часам, выходить во двор и всячески ублажать и развлекать своего козла Мотьку. И все это делалось затем, чтобы в это время сосед Петр Николаевич мог безбоязненно пройти мимо их двора на работу.

Почему Петр Николаевич с Мотькой стали врагами, непонятно. Один только раз, года два назад, Петр с Казимиром повздорили из-за какого-то пустяка. Козел Мотька почему-то очень агрессивно реагировал на матерщину. А Петр Николаевич в нецензурной брани был виртуозом. Когда через забор слышались матерные слова, Мотька набычивал рога и басисто блеял «бэ-э».

Казимир Иванович подозревал, что на Мотькином языке это был «мат». Потому что обычно козел издавал голосом более мягкое «мэ-э». Сам Казимир был полной противоположностью соседу. Он органически не переносил нецензурных слов. Возможно, потому что когда-то решил для себя (по всей видимости, из-за своего имени), что он потомок польских шляхтичей, и старался вести себя соответственно. Правда, его жена Евдокия Сидоровна (в миру – Дуня), особенно когда была не в духе, напоминала Казимиру о залитом чернилами метрическом свидетельстве, где при желании можно было прочесть имя «Корней». Казимир Иванович обиженно замолкал, тем более если был выпивши, и с супругой не спорил.