Стальной волосок - Владислав Крапивин

И сейчас, над уснувшим Павлушкой, Гриша провел пальцами по его волосам и пошел наружу. Царапало беспокойство: на палубе остался деревянный мусор, надо убрать, а то — непорядок…

В тесном коридорчике кормовой надстройки все двери были закреплены открытыми — от духоты. И теперь Гриша услышал голоса — капитана, доктора и мичмана Сезарова. На судне слова вообще-то всегда разносились звучно — как внутри большущей гитары, — а теперь казались особенно громкими. Может быть, потому, что… про него, про Гришу? Наверняка собеседники думали, что Гриша с Павлушкой где-нибудь на марсе или на палубе, чего им сидеть в тесной клетушке! И не приглушали разговора.

Говорил доктор:

— …Но Николай Константинович, он же вовсе не трус. Тот случай во время шквала говорит о многом. И в урагане он держался не хуже взрослых. К тому же и не ленив, помогает матросам как может…

— Петр Афанасьевич, вы правы. Но я не ожидал встретить в мальчике этакой… склонности к меланхолии, что ли… Большинство мальчишек… я помню себя… были бы счастливы без оглядки отправиться через океан, к незнакомым землям. А мой… подопечный… он словно все время оглядывается назад…

— В первом плавании тоскуют порой и взрослые мужчины, — заметил мичман Сезаров.

— Разумеется, — досадливо согласился Гарцунов. — Сам печалился о доме… Но не настолько же, чтобы заявить о нежелании стать моряком!

— На Гришу повлиял тот случай с этим… с Вялым, — напомнил доктор. — Видимо, он поломал взгляд мальчика на морскую романтику…

Досада капитана, кажется, усилилась:

— Вот я и говорю! Откуда у мальчишки такая впечатлительность? Ведь не девица же из модного пансиона… К тому же, я полагал, что, будучи корнями… так сказать, из народных слоев, мой воспитанник не станет демонстрировать излишне тонкую натуру, а наоборот…

— Дело, скорее, не в тонкости, а в некой самолюбивости натуры, — заметил мичман. — Вы, Николай Константинович, как-то упоминали, что в роду у мальчика лихие кучера и ямщики. Это особая порода людей. В Сибири никогда не было крепостных…

— К тому же, — добавил доктор, — половина крови в нем — сибирского коренного народа. Конечно, мальчик воспитан совершенно в рамках русских понятий, но… видимо, порой напоминает о себе прапрадед, командир татарской конной тысячи…

— Какой еще… тысячи? — слабо изумился Гарцунов.

— А он вам не говорил? — усмехнулся доктор.

— Ни словечка…

— Он сообщил об этом гардемарину, чтобы обосновать свое право на дворянство… когда речь пошла о дуэли… Митя недавно проговорился мне…

— Дуэлей еще не хватало… — обессиленно сказал Гарцунов.

— Да не волнуйтесь, Николай Константинович, это минутная мальчишечья ссора…

«Трепло длинноязыкое!» — подумал Гриша о новоиспеченном мичмане. Но мысль эта проскочила мельком — то, что говорилось дальше, было не в пример важнее…

Да, Гриша с малых лет знал, что подслушивать гадко, нечестно, грешно. Однако не раз уже случалось, что подслушивал — когда оказывался случайно рядом с теми, кто вел тревожный и касающийся его, Гриши, разговор. А теперь — тем более! Потому что капитан сказал, будто плаксиво поморщившись:

— Не думал, что будут в эти дни у меня опасения, кроме боязни встретить суда противника. Впрочем, от них-то уйдем, пользуясь быстротою брига, а куда уйдешь от сложностей с мальчишками? С ними мы еще хлебнем всяких бед. В частности, с этим нашим найденышем. Он и Григорий теперь будто приклеенные друг к другу, не оторвешь. Представляю, сколько будет… душевных драм, когда придет час отдавать юного туземца в приют…

Вот здесь бы Грише и сделать то, о чем думал уже не раз, — ворваться в каюту, встать навытяжку, вскинуть голову и сказать звенящим от отчаянности голосом: «Николай Константинович!.. Господин капитан… Христом Богом молю, сделайте, как я прошу! Ну, пожалуйста!.. Не говорите сразу «нет», просьба же совсем небольшая!.. Пожалейте нас и ответьте «да»!..»

Не ворвался, не сказал. А через секунду в каюте кто-то сделал шаг к двери, и Гришу будто выдуло из коридора.

Через полчаса, сидя с Павлушкой на марсовой площадке и рассеянно отзываясь на его не всегда понятные вопросы, Гриша терзался: «Трус!.. Ну, чего испугался? Все равно ведь придется! А может быть, сейчас все было бы уже решено…» И сам же отвечал: «Да не трус я… Разве я за себя боюсь? Просто чую, что еще не время. Надо ждать… до самого упора…»

Павлушка лопотал что-то беззаботно. Однако Гриша знал, что и в нем живет та же тревога…

…Еще «картинка». Теперь из более позднего времени — когда уже были в Гаване. Что поделаешь, если в волшебном фонаре Гришиной памяти картинки эти листались не по порядку?…

Не каждый знает, что уже в ту пору на Кубе была железная дорога. Еще меньшему кругу людей известно, что она, построенная в 1837 году, — одна из самых старых на планете, третья по счету — после Англии и Северных Штатов. Кому и зачем понадобилась эта чугунная колея в двадцать верст, между Гаваной и местечком Бехукаль, трудно сказать, если ты не историк. Может, чтобы возить с плантаций в порт сахарный тростник? Так или иначе, мальчишки кубинской столицы — и дети рыбачьей голытьбы и черных невольников, и сынки вполне респектабельных граждан — были одинаково уверены, что дорога со свистящим, похожим на чугунную печку паровозом — очень полезна для жизни. Прежде всего, чтобы подкладывать под колеса и плющить мелкие монеты — из них получались прекрасные грузила для многокрючковых переметов, которыми при свете вечерних костров прямо с камней городской набережной ловили кальмаров…

Надо ли говорить, что места́ вблизи от рельсового пути (по крайней мере, недалеко от города) были хорошо изучены ребячьим народом!

Тринадцатого июля (по здешнему исчислению) тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года двенадцатилетний Франсиско Мануэль Санчес (а попросту — Па́ко), сын владельца книготорговой лавки, и десятилетняя Росита Линда — удивительно черная и удивительно красивая девочка — взяли сизалевые корзинки с едой и двинулись к вокзалу. Внутрь вокзала и на перрон они, конечно, не пошли, а параллельной улицей выбрались к рельсовой линии и двинулись вдоль нее на юг. Город скоро кончился, начались заросли — кусты и деревья с лианами. Рельсы бежали то по заросшим агавами насыпям, то ныряли в пробитый среди джунглей туннель. Топать по горячим от солнца шпалам было приятно и немного щекотно — смолистое дерево прилипало к босым ступням.

Пако дотянулся до высокой ветки, сорвал с нее крупный, похожий на красный колпачок, цветок и аккуратно вставил его в крупные смоляные кудри Роситы Линды. Она приняла подарок как должное, лишь чуть-чуть улыбнулась…

Они прошли около двух миль. Заросли вокруг стали гуще, в них где-то журчал ручей. Впереди показался сложенный из каменных глыб мостик. Не доходя до мостика, Пако и Росита Линда сбежали вниз по насыпи, окунулись по макушку в цветущий кустарник, отыскали в нем еле заметную тропку, и она привела их под арку моста.