Ловушка для стервы - Надежда Черкасова

«Так ли? Ты сама-то в это веришь? — тут же услышала Мила голос своей вдруг проснувшейся совести. — А разве ты на самом деле не калечишь молодые души? Кстати, и свою заодно?»

Нет, это не голос совести. Что-то она совсем не помнит, чтобы совесть прежде так заботилась о ее душе. Ну конечно же, это голос подсознания, которое снова намекает на какие-то серьезные обстоятельства. Да, Мила не отрицает: бывают моменты, когда она прислушивается к подсознанию. Но только не теперь. Она вполне обойдется без чьих-то там намеков… До тех пор, пока жареный петух в задницу не клюнет?

Владислав Антонович прав — она раба иллюзий. Впрочем, как и все вокруг. По правде говоря, если с нее снять тот лоск, который она на себя навела, Мила окажется такой же оглупленной и беззащитной перед жизненными перипетиями.

Вот уж нет, только не это! Она совсем не такая, как все. Она — знаменитая и великая Мила Миланская, хозяйка своей жизни, вершительница чужих судеб! Теперь вот только от нее зависит судьба этого чиновника-преступника, о котором должна узнать вся общественность. Ему не место в порядочном обществе. Он должен понести заслуженное наказание. Да, она станет его палачом. Потому что за все в этой жизни нужно платить!

И вдруг Мила поняла, почему роль палача доверена ей. Потому что этот крупный чиновник и Владислав Антонович стоят на одной ступени иерархической лестницы. Потому что они равны по положению. А еще потому, что они даже не волки из одной стаи, они — пастухи. Пастухи, пасущие овец и контролирующие количество волков. Они не могут уничтожать друг друга. Они в прекрасных дружеских отношениях, так как им нечего делить.

Но сегодня — а такое в жизни бывает — не повезло этому чиновнику. Завтра может не повезти самому Владиславу Антоновичу. И тогда для его наказания найдется какая-нибудь другая Мила. «А может, этой другой тоже окажусь я? — подумала она самонадеянно. — Раз однажды понадобилась одному пастуху, то почему я не могу понадобиться другому?»

Однако настроение ее от этих мыслей не улучшилось. Она понимала, что совсем запуталась в сетях чужих интриг и амбиций, до которых ей нет никакого дела. У нее хватает своих проблем. Через три дня откроется тайна гибели родителей, и она начнет действовать.

Воспоминания нахлынули волной, затягивая Милу в водоворот глубин памяти, к давно минувшим дням, которые принесли ей столько боли и утрат, что их хватило на всю оставшуюся жизнь, чтобы считать себя обделенной и обиженной коварной судьбой. Но теперь она готова к любым крутым поворотам и встретит их спокойно, с ясным умом и твердым намерением разобраться с явными и тайными врагами.

Мила с самого детства ненавидела скромненьких, безвольных и благовоспитанных девочек и мальчиков, которых, сколько она себя помнит, ей всегда ставили в пример. Она упорно отстаивала свою независимость в выборе линии поведения. Нежелание шагать в ногу со всеми, петь одну с ними песню и дудеть в одну дуду, а также думать так, как все, привлекало к ней излишнее внимание, и если бы не дядюшка-олигарх, не сносить ей головы.

Может, она и стала бы другой, если бы так рано, почти в семь лет, не лишилась матери, погибшей в автокатастрофе при странных обстоятельствах. Какие-либо доказательства насильственной смерти отсутствовали, поэтому все списали на несчастный случай, поставив, где нужно, жирную галочку.

Ее отец, опытный врач, руководитель районной больницы Павел Сергеевич Савицкий, пережил свою жену, красавицу Милу Миланскую, всего на три года. Единственным светом в окошке для него была несравненная жена Милочка, которую он любил так сильно и беззаветно, что менее чем через год после ее смерти, не справившись с непереносимой потерей, попытался покончить с собой. Но то ли рука дрогнула, то ли так судьбе было угодно, пуля от пистолета, подаренного ему благополучно исцеленным благодарным пациентом, прошла навылет, и он остался жив.

Миле тогда исполнилось восемь, и она хорошо понимала, что происходит. Жизнь еще и не тому научит. После смерти матери Мила никак не могла поверить, что больше никогда ее не увидит. Казалось, вот сейчас откроется дверь, войдет матушка с распростертыми объятьями, подойдет, обнимет крепко-крепко и расцелует.

«Вот оно, мое солнышко золотое! — скажет она ласково. — Вот оно, мое сокровище дорогое, вот она, моя красавица-принцесса, вот она, моя Милочка! Как же я по тебе, доча, соскучилась!»

Но когда беда случилась с отцом, Мила поняла, что бесполезно тужить о том, кого уже нет, так как можно реально лишиться и единственного оставшегося ей близкого человека — отца. Мила часами сидела рядом, пока тот лежал в беспамятстве. Ее уговаривали пойти поспать, но тщетно. Тогда на время, пока не придет в сознание отец, Милу определили в детский дом. Но в первую же ночь она сбежала и снова вернулась в больницу.

Главному врачу больницы, Николаеву Семену Ефимовичу, близкому другу отца, разрешили оформить временное опекунство. Теперь Мила постоянно находилась рядом с отцом, но с условием со стороны опекуна, что она будет и регулярно есть, и вовремя укладываться спать. Разумеется, Мила согласилась. Но все остальное время находилась возле отца, терпеливо ожидая, пока тот наконец откроет глаза. И не переставая, говорила с ним, уверенная в том, что он ее слышит:

«Папочка, миленький, ведь ты меня не бросишь, правда? Ведь ты же знаешь, как сильно я тебя люблю! Я буду самой умной, самой послушной. Ты никогда во мне не разочаруешься. Я буду тебе самой надежной опорой в жизни. И когда ты состаришься, я тебя буду кормить, ухаживать за тобой. Правда-правда, я очень сильная и смелая! Я боюсь только одного — что ты умрешь. Папочка, миленький, ты только не делай этого, хорошо?»

Детский ум Милы отказывался верить в то, что и отца она тоже может потерять. Поэтому, положив головку на подушку рядом с недвижной головой отца, она все говорила, говорила ему тихонько на ухо:

«Папочка, миленький, мы с тобой уедем далеко-далеко. Туда, где никто не умирает, где все счастливы и никто никогда не болеет. Там огромное море, высокие пальмы, большой красивый пароход и белый дом на берегу, — описывала она понравившуюся ей когда-то журнальную картинку. — Мы сядем с тобой на этот большой пароход и поплывем по морю-океану далеко-далеко. Туда, где всегда светит солнышко, где всегда тепло, где поют птички и где много-много красивых желтых роз. Вот там мы и будем с тобой жить. Нам будет хорошо вместе. Тихо, спокойно. И только море будет шуметь и пениться. Правда, папочка?» — говорила она ему на ухо, гладила по голове и засыпала.

Тогда Николаев поднимал ее на руки и бережно укладывал на соседнюю кровать.

А на следующий день Мила снова устраивалась возле отца и шептала ему в ухо:

«Папочка, я подслушала, как врачи говорили, что ты, даже если откроешь глазки, то ходить еще долго не сможешь. Ты не беспокойся, я буду тебя на коляске катать. Знаешь, такие специальные коляски для взрослых. Я видела. Ты не думай, я очень сильная. Я теперь каждый день в скакалку прыгаю и маленькие гири поднимаю. Ну, помнишь, мама их поднимала, чтобы у нее руки были сильные и красивые. А еще я бегаю каждое утро. И учиться стану лучше всех, и ты будешь мною гордиться. Папочка, а помнишь, как ты мамочку любил? А ведь я тоже Мила Миланская, как и она. Мамочка рассказывала, что это ты захотел, чтобы меня тоже назвали Милой. Ведь это ты меня так назвал, поэтому теперь ты меня не бросишь, правда? Я так сильно люблю тебя! Даже больше, чем мамочку! Потому что ты — живой. Папочка, миленький, ведь ты откроешь глазки, да?»