Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

что-то здесь-таки было. Очень уж сладко распространялся об этой несчастной идеальной женщине.

Варвара Ивановна только презрительно пожала плечами, припомнив фразу, которую ей сказал на прощанье Мухин:

– Мы видимся в последний раз… Я знаю, что это вас радует. Да, в последний… Признайтесь, что вы побаивались меня?.. Ну, да я не злопамятен… Прощайте.

Даже добродушный Павел Васильич догадался, что странный гость приезжал неспроста. Он обыкновенно ошибался в людях, как все очень добрые люди, судящие о других по себе. Эта догадливость не к месту рассердила Варвару Ивановну. Она слишком много пережила за эти часы и чувствовала непреодолимую потребность выплакаться. Да, теперь собственная дача была отравлена навсегда, и Варвара Ивановна возненавидела ее. Нужно же было приехать этому несчастному человеку! Какое счастье иногда не знать что-нибудь, как сейчас ничего не подозревает Павел Васильич. Недоставало только, чтобы он догадался окончательно…

Какую ужасную ночь пережила Варвара Ивановна после этого визита! То прошлое, которое казалось позабытым и похороненным навсегда, поднялось с новой силой. Кроме того, ей казалось, что по комнатам кто-то ходит, и даже различала легкие женские шаги. Да, это была она, потревоженная тень той женщины, которая заплатила жизнью за свою роковую ошибку. Варвара Ивановна несколько раз садилась на своей постели и слышала, как билось ее собственное сердце, как стучала кровь в висках, и опять этот таинственный шорох, заставлявший ее дрожать. Она думала, что сходит с ума… Ее неудержимо тянуло обойти все комнаты и осмотреть все; углы, чтобы убедиться в собственной галлюцинации. Потом ей начало казаться, что это бродит она сама, что она точно разделилась и ее двойник не находит себе покоя. Она едва дождалась рассвета, когда таинственные шаги прекратились.

Эта мука продолжалась сряду несколько ночей, и Варвара Ивановна не решилась ничего сказать мужу, чтобы не показаться смешной в его глазах. Невидимая тень преследовала ее и днем. Ей казалось, что кто-то невидимый стоит за ее стулом, и, гуляя в саду, она слышала шаги за собой. Этот проклятый дом был наполнен этой женщиной. Раз она ясно слышала чей-то шепот в саду. Кто-то назвал ее по имени, и она опрометью бросилась на террасу, как ребенок, испугавшийся собственной тени. Вместе с тем Варваре Ивановне страстно хотелось увидеть эту таинственную женщину, по крайней мере узнать, какая она была: высокая, тонкая, брюнетка или блондинка? Оставшийся после Чащина садовник хорошо ее знал, но отличался неразговорчивостью и на расспросы барыни ответил довольно сурово:

– Что тут рассказывать… Известно: грех.

Старую барыню помнила старуха, которая приходила полы мыть, но при всем желании не умела ничего рассказать.

– Хорошая была барыня… великатная… Плакала часто, потому как Господь обидел детками… Придет к нам на деревню и с нашими ребятишками возится… Добрая была душенька, а только Бог веку не дал.

Варвара Ивановна настойчиво искала хоть каких-нибудь следов своей таинственной предшественницы и только в беседке, на колонне, нашла две переплетенных между собой буквы, вырезанных ножиком, – В и А. Она поняла, почему Мухин хотел застрелиться именно в беседке. Да, у них здесь были свидания, может быть, здесь они обменялись первым поцелуем, сюда она торопливо шла вечером, скрываясь от собственной тени, и здесь же мечтала о нем, об этом недостойном и низком человеке. Варваре Ивановне начинало казаться, что все это делала она сама, и что ее уже нет на свете, и что в беседку приходит уже только ее печальная тень. Она по целым часам сидела в беседке, ожидая чего-то и чувствуя, что поступает нехорошо. Ей делалось совестно, но она не имела сил уйти отсюда, с этого проклятого места, и снова переживала собственное прошлое, которое неразрывно было связано с настоящим.

Она была двадцатилетней девушкой, когда познакомилась с ним на морском берегу, в Финляндии. Тогда ему было за тридцать. Это был лев курорта, беззаботный, веселый, жизнерадостный. Ему все улыбалось, и все ему улыбались. Одно его присутствие, как солнечный луч, вносило какую-то радость, и все точно чувствовали себя легче. Курорт был до невозможности скучный, и такой кавалер, как Мухин, являлся для дамского общества настоящей находкой. Он, кстати, умел и ухаживать как-то безобидно, – ухаживал сразу за всеми. Между прочим, и Варвара Ивановна не избегла общей участи. Этот дамский баловень то ухаживал за ней, то не замечал, то начинал преследовать своими бесконечными шутками. Она даже несколько раз плакала потихоньку, проклиная собственную ненаходчивость.

– Я вас ненавижу, – сказала она ему однажды вполне откровенно.

Он с удивлением посмотрел на нее и улыбнулся одними глазами, как умел это делать он один.

– Очень ненавидите? – спросил он потом с фамильярностью избалованного человека.

– Да, как умею. За что вы меня преследуете?

Он опять засмеялся и ничего не ответил. После этой мимолетной сцены Варваре Ивановне начало казаться, что он потихоньку наблюдает ее и относится с уважением. О, она чувствовала на себе теплоту этих чудных глаз и переживала сладкое волнение просыпавшейся женщины. Вероятно, так же смутно волнуется похороненное в земле зерно, когда его согреет первый весенний солнечный луч. Она не отдавала себе отчета, что с ней делается, и только чувствовала, что ей хорошо, чудно хорошо, как еще никогда не бывало. Другие водяные дамы заметили ее счастливое настроение и завидовали ей, как счастливой избраннице, – ведь любовь заразительна, как всякая другая болезнь, и для всех было ясно, что Мухин в конце концов сделает Варваре Ивановне предложение.

Поощренная этими маленькими успехами, девушка быстро пошла вперед, тем более, что водяной лев в ее присутствии начал теряться и не раз попадал в очень смешное положение. Роли переменились. Теперь уже Варвара Ивановна преследовала зазнавшегося баловня.

Но эта опасная игра закончилась совершенно неожиданно. На одном из пикников, которые так мило умел устраивать Аркадий Степаныч, Варвара Ивановна находилась в особенно счастливом настроении. Пикник закончился прогулкой в сосновом лесу, где «не было дорожек», что составляло особенную прелесть. Компания разбилась сама собой на парочки, и Варвара Ивановна осталась с глазу на глаз с Мухиным. Они шли под руку по сосновой чаще, где так и обдавало смолистым застоявшимся ароматом.

– Вы не боитесь? – спрашивал Мухин, прижимая к себе руку девушки.

– Я? Вот это мило…

Ей вдруг сделалось как-то особенно легко. Голова чуть-чуть кружилась. А он говорил о своей любви, о своих страданиях, о том, что не узнаёт самого себя, что ему жизнь опостылела, что он покончит с собой, если не встретит сочувствия. Она молчала, чувствуя, как вся дрожит и как у нее захватывает дух. Какая чудная минута, сколько поэзии…

– Всего