Шипы и розы - Лана Каминская

Не прошло и десяти минут, как рулет был подан и была откупорена целёхонькая бутылка виски. Наблюдая за тем, как мистер Хиггинс уминает с тарелки последние крошки, Тим дунул в один из бокалов, прогнав залетевшую внутрь мошку, плеснул крепкой выпивки и, протянув бокал прожорливому дельцу, осушил свой.

– Так вы любили Бетси?

– Любил – не то слово! Я её боготворил.

– А что случилось потом?

– А потом её будто подменили. С каждым днём она отдалялась от меня: не улыбалась, не шутила, не просила привезти её лепестков лилий для очередных духов. Ходила угрюмая и на каждое моё слово огрызалась.

– Вы пытались выяснить причину?

– Чем больше спрашивал, тем больше получал от неё презрительных взглядов. Я собирался на ней жениться, но, помню, в один хмурый день приехал в дом её хозяйки, а та сообщила мне, что моя ненаглядная Бетси сбежала!

– Так девушка служила в какой-то уважаемой семье?

– Она работала в Золотых Буках, сэр. У миссис Мерит.

– Миссис Мерит? Замечательный экземпляр, не правда ли?

– Очень справедливая и правильная женщина, замечу. Она сильно горевала, когда узнала, как Бетси отплатила ей за заботу.

– А что же вы? Не помчались за любимой, не отчихвостили того прохвоста, не набили ему морду?

– И помчался, сэр, и готов был отчихвостить, и набить, да только сила была на его стороне, как и любовь Бетси. Надо мной только посмеялись. А потом пришёл мой черёд смеяться, вот только смех был сквозь слёзы.

Тим подлил виски в бокал несчастного мистера Хиггинса, который разоткровенничался так, что даже добавки рулета не стал просить: от волнительных воспоминаний в горло не лезло ничего, кроме крепкого алкоголя.

– Осрамилась моя Бетси, – продолжал мистер Хиггинс, – и затяжелела. Но вам, сэр, это, наверно, совсем не интересно.

– Отчего же? – Тим и себе подлил за компанию, но глоток сделал небольшой. – Если желаете выговориться – выговоритесь. Когда ещё представится такой случай?

Сочувствие Тима вызвало у мистера Хиггинс чувство признательности.

– Конечно, как только тот прыщ узнал о беременности Бетси, то сразу выставил её на улицу. Сказал, что не имеет никакого отношения к её положению, а ребёнка Элизабет нагуляла с кем-то другим. После этого моя бедная крошка совсем обезумела: ничьи уговоры на неё не действовали, никого она не слушала, бродила, как полоумная, по дорогам да по болотам, говорят, даже гадала за шиллинг.

«Гадает и до сих пор», – пронеслось в голове у Тима, но вслух он этого не сказал.

– Так она тронулась умом и потому утонула в болоте?

– Думаю так, сэр. Но тем не менее она могла выжить! Он ведь мог её спасти, так почему не сделал этого?

– Вы про прыща?

– Про него, сэр.

– Возможно, было уже слишком поздно, чтобы помочь бедняжке?

Мистер Хиггинс покачал головой.

– Нет, сэр. Он и не хотел ей помогать. Он просто стоял и смотрел, как она погибает.

– Расскажите подробней.

– Да, сэр. – Мистер Хиггинс смочил сухое горло. – В тот день... В тот ужасный день этот развратник сам пришёл к миссис Мерит и выразил намерение поговорить с Бетси серьёзно и, наконец, предложить ей помощь. От слуг он узнал, где её видели последний раз. Вместе мы пошли на болота и там нашли мою крошку. Он и Бетси захотели говорить наедине, и мне пришлось отойти. Я стоял у входа в низкую пещеру, всю поросшую вереском, и разговора не слышал, но видел всё хорошо, а потом мимо меня вдруг пролетела бабочка. Знаете, такая редкая, что я прямо залюбовался. Отвлёкся буквально на минуту, а когда обернулся, то тропинка была пуста. Я обогнул пещеру, всё осмотрел, но везде было пусто. Я даже кричал, но в ответ не получил ничего. Тогда я побежал по тропинке, а потом увидел то, от чего сразу и поседел. Её пальчики... её милые пальчики, так ловко управлявшиеся со штопальной иглой и цветами лаванды, выскользнули из его руки, и Бетси провалилась под воду. Когда я добежал, было уже слишком поздно. Как я ни старался, не смог даже палкой нащупать её тела под водой.

– А нырять?

– В болото?

– Почему бы нет?

– Болота в наших местах глубокие, сэр, и никто не осмелится в них сунуться, даже если в трясину упадут золотые часы... А вдобавок я плавать не умею.

– А тот омерзительный субъект вам тоже не помог?

– Этот подлец Бигот? Да он всё время только и делал что стоял на сухой опушке и ухмылялся.

Тим задумался.

– Так, значит, Бетси действительно мертва, и это не сказка?

– Не сказка, сэр. Моим глазам можно верить.

Тим внезапно встрепенулся.

– Постойте-ка! Вы сказали: подлец Бигот? Этот негодяй имеет какое-то отношение к моему покойному дяде Реджинальду Биготу?

Мистер Хиггинс испуганно заморгал, достал широкий платок, вытер им пот со лба и шеи и на всякий случай хлебнул ещё виски. Получилось много и громко.

– Мистер Андервуд, этот негодяй и есть ваш покойный дядя, сэр Реджинальд Бигот. Вы уж простите меня, что я вашего дядю того... такими словами... не по-джентльменски.

Тим расстегнул верхние пуговицы рубашки.

– Что-то мне нехорошо... Ничего не понимаю... Пожалуй... Пожалуй, мне не помешает выйти и окатить себя ледяной водой из ведра. Только так мой мозг охладится и начнёт соображать.

С этими словами и широким шагом Тим двинулся к двери, распахнул её и вышел в коридор. Попавший в неловкое положение мистер Хиггинс вскочил с кресла, бросился за молодым господином, но не догнал, зато крикнул вслед:

– Мистер Андервуд! Сэр! Вы хоть фрак снимите! Испортится же фрак! – Но, осознав, что услышанное Тим точно пропустил мимо ушей, обречённо махнул рукой и тоскливо проронил: – А ведь крой точь-в-точь такой, как носит принц Альфред...

***

Воздуха в саду было много, но почему-то Тиму дышалось тяжело и сам себе он напоминал рыбу, выброшенную из воды на берег.

Как же так? Чтобы сэр Реджинальд Бигот, любимый дядя Реджи, вдруг оказался причастен к смерти никому не интересной служанки? Чтобы он пал настолько низко, что замарал руки и навсегда похоронил своё доброе имя в вонючем и грязном болоте? В такое верилось с трудом. Может, этот любитель мясного рулета Хиггинс затаил на семью Биготов и Андервудов какую-то злобу и хочет специально очернить память сэра Реджинальда? Может и так, да вот только разговор о Бетси завёл Тим, а не Хиггинс, и каждое слово последнего было произнесено с такой душой и искренностью, что только абсолютно глухой человек не проникнется этой ужасной историей.

Остатки воды в ведре никак не помогли взбодриться и привести мысли в порядок. Словно бешеные, они играли друг с другом в чехарду и разбегались в разные стороны при первой же попытке их поймать и успокоить.