Al Azif. Книги I-III - Винсент О'Торн

а я уговорил его остаться и поехать утром. Мы все устали, и хотели хоть раз заночевать не в дороге. А тут ещё Мелоди, женщина дяди Тео, поддержала меня. Она была странная, но милая. Сказала, что мы сходим ночью на пляж. Сказала, что будем играть в фрисби, потом смотреть ужасы, а потом ляжем спать. Мне тогда это так круто показалось, понимаешь?

Я пожал плечами. Я, до конца не осознавал, почему я вообще там сидел, развесив уши и слушая историю какой-то неизвестной мне семьи, вместо того, чтоб выставить запоздалого говорливого выпивоху. Он глотнул, пока я молчал, но ему, наверно и не нужны были ответы: он продолжил свой спич. Отец Питера согласился ехать на следующий день, все обрадовались, Теодор принёс всем мороженого и ещё вина. Так они и сидели до темноты, а потом, как и обещалось, пошли на пляж. Взяли с собой много всяких вкусных мелких штук, сладостей, напитки. Взрослые, разумеется, уже изрядно набрались красного, и плачет по ним соцзащита, ну да ладно, это всё равно было очень давно. Как и собирались, они начали кидать друг-другу фрисби, что в моём понимании весьма скучная затея, которая пригодна, разве что, для собак. Мелоди кинула эту тарелку Питеру, но пацану не хватило прыти, и собачья игрушка выскочила у него из пальцев, улетев во тьму той части пляжа, которую Теодор не обжил вольным образом. Отец Питера хотел сам сходить, но Питер снова настоял на своём, да ещё и Мелоди выступила адвокатом, заявив, что дальше по берегу убрано и нет ничего опасного. Так что Питера отпустили с богом, попросив только, чтоб он не лез в воду. Питер боялся заходить в океан, и они это знали, разумеется. В этот момент уже и сам Питер вставил ремарку, что его могли убить наркоманы или съесть дикие собаки, которых в темноте не видно, но его родители боялись, что он утонет или напорется на опасный мусор.

– Мне дали фонарик, и вот я бегу с ним по пляжу, на котором и правда нет ничего, кроме песка. Долго-долго бежал, пока мои родные вместе с освещением не скрылись из виду. Потом, хоть страшно и стало, я бежал дальше. Тарелка исчезла. Я предположил, что её смыло в море. Вдруг всё и произошло. В тот момент я решил, что это рассвет, но потом вспомнил, что ещё и часу ночи нет, и солнце никак не могло предъявить свои права на бессмысленную реальность.

Свет становился ярче, а потом Питер понял, что он становится ещё и ближе. Он закричал, но с места сдвинуться уже не мог. Питер описал это так, будто в него врезался гигантский поезд, которого не было. Был толчок, был мощный порыв воздуха, который отшвырнул пацана на песок, как пушинку, но его не размазало ударом об металл, движущийся на гигантской скорости. Его будто бы ударило самим светом, и парень потерял сознание.

Валяясь в отключке, Питер видел какие-то цветы, покрытые не то личинками, не то мелкими белыми щупальцами. Проснулся он, потому что взрослые стопились над ним, орали друг на друга, пытались его растормошить, проверяя то пульс, то температуру, а позади испуганно выглядывали его братья и сёстры. Он приподнялся, кое-как убрал с себя три пары рук, сел и обнаружил, что плотно прижимает к себе фрисби, который он радостно всем продемонстрировал. Взрослые выдохнули, но врача всё же вызывали. Как выяснилось, Питер провалялся на пляже несколько часов – его просто не могли найти, пока не рассвело. Врачу, разумеется, особых подробностей не было сказано, чтоб не пришлось что-либо объяснять ещё и полиции, но так Питер узнал, что сразу после его ухода стало плохо и Мелоди. Она почти упала в обморок. Дело кончилось тем, что Питера не стали дёргать, затребовав, чтоб он отоспался, как следует, так что семейство задержалось у Теодора на более долгий период, чем хотело. А вот Мелоди в больницу увезли, подозревая у неё отравление или даже что-то более отстойное. Вроде сердечного приступа. Пульс низкий, а на правой руке его вообще не нашли, давление никакое, внимание рассеянное. Все тогда решили, что она перепила.

– Через четыре дня произошло событие, которое вызывало много вопросов, но по сей день не обросло ответами. Общество до сих пор гадает, а полиция разводит руками. Конечно, если вспомнит. Столько лет прошло… Мелоди, по прибытию в больницу, впала в беспамятство. Не сказать, что это была кома, но они никого не узнавала, не реагировала на свет или звуки, не отвечала, и толком не спала. Через четыре дня она покинула палату. Это произошло в дождливую холодную ночь, когда некоторые больные опять видели тот свет. Мелоди вышла через окно, разбив его руками: но её не ожидал конец от встречи с асфальтом. Только она вышла за пределы больницы, она исчезла, словно дождь её смыл. Много позже, дядя Теодор сказал мне, что в больнице она свет видела в третий раз, и он был, судя по всему, единственным, что она реально видела.

Он пригубил ещё виски и замолчал. Я тоже немного глотнул. В моём стакане плескался мой любимый ирландский бренд, согревающий, будто горячий чай с травами. Только глубже.

– Я не сразу ощутил, Джим, что моя жизнь начала как-то меняться. Наверно, Мелоди это тоже отрицала, пытаясь играть на публику, но, порой, я думаю, что она подтолкнула меня к той встрече на пляже. Назовём это встречей. Как ты можешь догадываться, я всегда был убийственным экстравертом. Я любил со всеми общаться, ходить в походы и участвовать в школьных постановках. Это всё полностью сошло на нет. Не скажу, что у меня внезапно развилось шизоидное расстройство или как-то проявился скрытый аутизм, я всё ещё был социальным малым, но вот это избыточное общение казалось мне столь же чуждым, как кошке седло. Она, конечно, может его терпеть, но она никого никуда не повезёт. Я предпочитал читать, я начал рисовать, кстати, очень хорошо получалось. У меня проснулась огромная тяга к знаниям, и в разы улучшились показатели по учёбе. Я всегда учился хорошо, но мне стало просто скучно. Школьная программа не могла дать мне достаточной нагрузки. Я посещал всякие курсы, куда пускали бесплатно, потому что родители не видели смысла платить за подобное. Есть люди, которые сидят на адреналине, а я сидел на потоке знаний, Джим. Не знаю, как это ещё обозвать. Я бы не спал и что-то изучал, если бы