Лагуна Ностра - Доминика Мюллер

Мы сидели, поддерживая своими плечами пухлые плечики Игоря, и он одарил нас одной из самых трогательных своих улыбок, полной безграничной доброты. В тот момент он не думал ни о кармах, ни о воплощениях. Он думал только о том, что кухонный нож — это выход, что так Волси-Бёрнс останется внизу и будет мучить его, Игоря, здесь, в андроне, а не Бориса там, в его постели.

В его пересказе сцена «Игорь, поражающий дракона, изрыгающего пламя на ступенях лестницы» своей ирреальной чистотой была сродни «Святому Георгию» Карпаччо, «Архангелу Михаилу» Франческо Пагано или «Апостолу Филиппу» Филиппино Липпи. Святые мужи выступали против свирепых чудовищ, преграждавших путь к спасению, с мечом, копьем, крестом в руке. А почему бы не с кухонным ножом? Мы любуемся на картинах доблестными победителями, вступившими в схватку с самим дьяволом. Почему не в жизни? Художники изображают лица этих избранников и слуг Божиих в ореоле чистоты и сиянии веры. Почему бы среди них не оказаться Игорю, для которого бог — это Борис? За что его наказывать? За то, что он прямо с неба упал в жестокий мир, кишащий Корво и Волси-Бёрнсами?

Мы с Борисом засыпали Игоря вопросами, дурацкими вопросами, думаю, такими же, какими потрясенные родители засыпали бы своего сына, узнав, что между катанием на велосипеде и игрой в футбол он перерезал кому-нибудь горло.

Он был так доволен качеством ножа, что решил даже отправить благодарственное письмо людям из телемагазина, которые обычно получают одни жалобы. Но он и это забыл сделать. А им было бы приятно узнать, что их товаром можно перерезать горло с такой же легкостью, как и нарезать кусочками мороженую курицу. Разрез получился такой ровный, что ему оставалось только собрать кровь в молочные бутылки — как из-под крана. На белой рубашке осталось большое красное пятно, и он быстро сбегал в мансарду, чтобы заменить ее на одну из рубашек, оставленных ему нашим отцом. Как и та, что была на Волси-Бёрнсе, она была куплена в «Камичериа Сан-Марко», и Игорь порадовался, что замена не скажется на качестве. Ангельский голос посоветовал ему вытереть остатки крови — на теле и на полу, и он извел на это целый рулон бумажных полотенец, который нашел в холодильной камере. Там же он нашел и мусорные мешки, куда засунул испачканные кровью полотенца и рубашку, после чего выставил их за дверь, присовокупив к веренице уже стоявших там таких же мешков. Он хотел поздравить Кьяру с таким удачным устройством холодильной камеры, но так и забыл это сделать до ее отъезда. Затем он занялся Волси-Бёрнсом чтобы очистить андрон от его скверны и омыть само тело. Ему пришлось здорово попотеть, пока он убирал с причала сложенные рабочими мраморные плиты, расчехлял пуппарино и толкал его до канала. Он надел на Волси-Бёрнса английский плащ моего отца — потому что вода в канале была ледяной — и положил его в лодку. В этот самый момент он услышал голос Альвизе, который, возвращаясь вместе с Кьярой домой, сетовал на снегопад и на свалившегося на них оленя. Обращаться к нему за помощью он не стал, зная, что племянник не любит, чтобы к нему приставали, когда он устал.

Гребец из Игоря никакой. Он отдался на волю течения и ветра и плыл так, пока лодка не ткнулась носом в какой-то причал. Там он и выложил тело, доверив дальнейшее его омовение приливу. Бумажник он вынул, чтобы вода не попортила лица на хранившихся в нем фотографиях. Про бумажник он тоже совсем позабыл, вот что значит дырявая голова! Он валялся где-то там, наверху, в мансарде. Возвращаться от канала Сан-Агостино оказалось сложнее. Но ветер внезапно стих и сменился снегом — верный знак того, что космос ему благоволил. Усевшись в пуппарино, как в каноэ, Игорь принялся грести руками, отталкиваясь от стен, к которым то и дело прибивало лодку. Добравшись наконец до дому, он снова накрыл лодку чехлом, вымыл нож и молочные бутылки под краном в холодильной камере. Нож он отнес на место, ко мне в антресоль, на кухню. А потом, обливаясь потом, поднялся к себе. Но спал он плохо — из-за лодки, которую забыл отчистить.

В понедельник он купил в магазинчике морских инструментов на Сан-Рокко смывку для дерева и металла, а потом битых два дня скреб пуппарино, драил его наждаком, обдирая в кровь пальцы. Игорь совершенно не разбирается в морских делах, но продавец посоветовал ему дать сначала древесине просохнуть, а уж потом, в хороший денек, обработать ее медным купоросом и покрыть лаком. Когда в доме у нас появился Виви, он спрятал химикалии в моей кладовке, рядом с красителями и ядовитыми растворами. Вот так. На него свалилось множество новых обязанностей — Виви, хозяйство, магазины, он изо всех сил старался быть нам полезным, чтобы мы могли спокойно работать, а про эти растворители он просто забыл. С утра до вечера его мысли были заняты лишь одним — покоем и благополучием нашей семьи, до растворителей ли ему было?

Теперь вот Борис расстроился из-за дырки на холсте своего «Мужчины с перчаткой». Это он, Игорь, виноват, он никогда себе этого не простит, но что поделать, если у него такая дырявая голова?

Чтобы утешить его, мы с Борисом взяли его каждый за плечо, перекрестив у него за спиной руки. В жизни есть вещи гораздо более серьезные и непоправимые, чем какая-то дырка на холсте. Ему надо было сразу рассказать нам о той ночи, на следующее же утро. Мы бы поставили его химикалии на место, и все осталось бы в целости и сохранности: и холст, и жизнь — все.

Игорь заметил, что он не для того самостоятельно разобрался с Волси-Бёрнсом, не позволив тому побеспокоить Бориса, чтобы потом все Борису и рассказать. Умирая, его мать взяла с него клятву, что он всегда будет оберегать своего брата-близнеца. Тогда же она сказала ему, что получила послание от ангелов, что они призывали ее к себе, в мир иной, туда, где ей не будет грозить подстерегавшая ее старость. Смерть — это избавление. Так сказали ей ангелы. Втайне от Бориса они вместе смешали ее сердечные лекарства, составив дозу, которая свалила бы и слона. Она ушла с улыбкой на устах, завещав Игорю секрет безмятежности. Но главное — завещав ему Бориса.

С того самого дня, как они покинули Пондишери, и до сегодняшнего вечера Игорь оставался верен своей клятве и заботился о брате как только мог. Как он мог открыть ему, что этот лжец Волси-Бёрнс так презрительно отзывался о его Маратте? Ему было больно сделать ему больно, и сейчас он решился на это только из-за растворителя, из-за дырки в Гверчино, в которой виноват был он, а не Борис. Он должен был рассказать все, иначе ложь, которая, как он думал, канула вместе с Волси-Бёрнсом, заразила бы весь дом. Правда, только правда могла уничтожить этот коварный вирус. За последнее время его не один раз подмывало раскрыть ее нам. Наши попытки помочь в расследовании, блуждания комиссара, арест и ложное обвинение невиновного, его собственные предостережения, которые семейство Кампана неизменно высмеивало, — все это расшатывало стену молчания, воздвигнутую им в ту ночь по велению ангела, чтобы оградить Бориса от поклепов Волси-Бёрнса. Он и так долго продержался с помощью своих средств. Но, увидев дырку в холсте Гверчино, он понял, что бесплотные ангелы не могут возместить материальных потерь. Когда кармической гармонии угрожают химикалии, ангелы бессильны.

Теперь, когда ему стала понятна вся эфемерность понятий «порядок» и «хаос», Игорь задумался: не прав ли Альвизе, доверяя одним лишь фактам, а не знакам и предчувствиям, на которые всю жизнь полагался он сам. Туговатый на ухо вестник неясных сил, он совершенно забыл о таком грозном явлении, как химическая коррозия, которая чуть не погубила «Мужчину с перчаткой». Нет, все же вещи — вовсе не то, чем им должно быть. Они — то, чем их сделала его глупость: полное безумие.