Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма - Том Рейсс

Дата, проставленная сверху на документе о назначении Дюма[518](я нашел бумагу в сейфе Вилле-Котре), служит очаровательной иллюстрацией царившей в то время суматохи:

Париж, 10 октября 1792 г. Год IV свободы и год I равенства и Французской Республики

Хотя официальный «республиканский календарь» был введен лишь в конце 1793 года, Военное министерство начало печатать фирменные бланки и формы с указанием «революционного времени» гораздо раньше. «Год IV свободы» отсчитывался от взятия Бастилии и от декларации, принятой Национальной ассамблеей. «Год I равенства» (также печатный текст) отсылал к созданию республики, всего месяцем ранее. Но слова «и Французской Республики» были даже не напечатаны, а наспех вписаны в печатный заголовок. События развивались так быстро, что книгоиздатели за ними не поспевали.

Сам документ адресован «Александру Дюма, подполковнику»:

Сэр, уведомляю вас, что вы назначены на вакантный пост подполковника кавалерии Свободного легиона американцев…

Вам надлежит занять пост не позднее чем через месяц от даты сего письма, в противном случае мы будем считать, что вы отказываетесь от этой должности, и она будет передана другому офицеру. С вашей стороны было бы любезностью уведомить меня о получении этого письма и отослать мне подлинники документов с характеристикой вашей службы в строевых войсках – во Франции или союзных ей державах. Эти бумаги необходимы для скорейшего оформления вашего свидетельства [офицерского патента]. Я попрошу полковника сообщить мне о вашем прибытии в полк.

Временно исполняющий обязанности военного министра

Ле Брюн.

* * *

В октябре 1791 года Друзья негров убедили короля подписать закон, который вновь подтверждал принцип всеобщей свободы[519]и запрещал любые дискриминации по цвету кожи при предоставлении гражданских прав на территории собственно Франции. Однако владельцы плантаций продолжали сопротивляться любому расширению Декларации о правах человека и гражданина на негров (как свободных, так и рабов) в колониях. Самые богатые плантаторы по большей части жили в Париже, а те, кто нет, нанимали лоббистов на работу[520]в качестве депутатов ассамблеи.

Определенная ирония заключается в том, что именно таким образом Жюльен Раймон[521], отец Черного легиона, впервые попал в политику. При всем сходстве в происхождении между ним и Дюма у них имелось одно принципиальное различие. Как и его родители, Раймон был преуспевающим рабовладельцем, который оборудовал свою плантацию на Сан-Доминго с изысканной роскошью. Он тратил деньги на все – от книг и отдельно изданных музыкальных произведений до серебра, хрусталя и раба, специально обученного выпекать кулинарные изделия. Прибыв во Францию в 1786 году, чтобы заявить о правах на наследство, доставшееся жене, Раймон стал бороться за весьма специфичные расовые реформы, которые принесли бы ему выгоду как свободному мулату – владельцу собственности в виде двух плантаций индиго и сотен рабов. Он утверждал, что свободные чернокожие должны считаться естественными союзниками белых против потенциально мятежных рабов. Он делал особый акцент на этом пункте, называя «смуглокожих» людей вроде себя «новыми белыми»[522].

За короткое время республиканские идеалы и жар времен превратили Раймона из члена группировки рабовладельцев во все более убежденного (пусть и прагматичного) сторонника отмены рабства. Как член Якобинского клуба, он вел кампанию за то, чтобы негры и мулаты, родившиеся от свободных родителей, имели право голоса на колониальных выборах, – достижение, которое, став законом 15 мая 1791 года, предзнаменовало собой еще более великие перемены. Но склонность Раймона к прагматизму заставила его действовать сообща с пылкими белыми радикалами вроде аббата Грегуара, члена Друзей негров, который резко критиковал требование колонистов, «чтобы на наших островах не было никаких перемен[523]в статусе людей, за исключением случаев, когда сами колонисты об этом не попросят»:

Национальная ассамблея не станет одобрять несправедливые исключения по просьбе тех, кто извлекает выгоду из сложившейся ситуации и желает, чтобы так продолжалось и дальше!.. В противном случае эти люди оставались бы жертвами угнетения до тех пор, пока их тираны не согласились бы облегчить их участь.

Вулкан свободы, вспыхнувший во Франции, вскоре принесет всеобщее разрушение и перемену судьбы человеческих созданий в обоих полушариях.

Грегуар подразумевал сахаропроизводящие острова и особенно Сан-Доминго, где к 1791 году вулкан свободы уже извергался. С лета 1789 года Декларация прав человека и гражданина вступила в открытое противоречие с Черным кодексом. К этому моменту Революция продолжалась уже два года, а чернокожие рабы до сих пор выбивались из сил и умирали на полях. Многие были сыты этим по горло. Кроме того, как только до французских колоний добрались известия[524]о революции в метрополии, по островам стали гулять всевозможные слухи. Согласно одному из них, король Людовик якобы осуществил на деле всеобщие права человека и освободил всех рабов. Другой гласил, будто он лишь отменил кнут и приказал дать рабам три дня выходных. Во многом подобно тому, как слухи о столь же мифическом королевском указе внесли свой вклад в Великий страх августа 1789 года, благодаря нынешним сплетням рабы на сахаропроизводящих островах почувствовали, что у них есть санкция короля на восстание.

Когда сообщения о восстании рабов на Сан-Доминго достигли Парижа, безусловно величайший мятеж невольников в истории уже унес тысячи жизней белых и предал огню десятки тысяч акров сахарного тростника. Общее число погибших было преувеличено, но многие депутаты в Париже запаниковали при мысли о потере основы французской экономики и поддержали подавление восстания любыми средствами. Казалось, национальная безопасность Франции требует пожертвовать принципами, а плантаторское лобби призывало к репрессиям в отношении всех негров и мулатов на острове – как свободных, так и рабов. Революционное правительство послало войска подавить бунт невольников, хотя мятежники и объявили себя частью более широкой Французской революции: на протяжении последующего десятилетия чернокожие повстанцы Сан-Доминго будут более чем последовательно требовать, чтобы их приняли в новый мир свободных французских граждан.