Век Екатерины Великой - София Волгина

На шестой день новорожденного сына Великого княжича Павла окрестили. Великая княгиня могла узнавать о нем токмо украдкой, понеже спрашивать о его здоровье – значило бы сомневаться в заботе, коей окружила его императрица, а сие могло быть принято дурно. Елизавета Петровна, сказывали, и без того взяла его в свою комнату, и, как скоро он кричал, сама к нему подбегала. В день крестин императрица после обряда пришла в комнату невестки и принесла ей на золотом блюде указ своему Кабинету выдать ей сто тысяч рублев. К оному она прибавила небольшой ларчик. Деньги пришлись Екатерине Алексеевне весьма кстати, содержание же ларчика оказалось таковым, что Великой княгине совестно было бы подарить его камер-фрау. Узнав, что жене пожаловали толико денег, Великий князь возмутился, что его обошли подарком, а он ведь отец новорожденного дитяти! Чуть позже государыня Елизавета и ему пожаловала сто тысяч.

Позже до Екатерины донеслись слухи по поводу рождения сына. Одни говорили, что Павел – сын императрицы Елизаветы от Разумовского, а беременность Великой княгини была подложной, другие говорили, что он – сын Сергея Салтыкова, третьи – Льва Нарышкина, четвертые – Захара Чернышева, пятые – Великого князя.

* * *

Еще не оправившись от тяжелых родов, Екатерина прознала, что Сергей Салтыков беззастенчиво хвастался, будто он отец ребенка, и посему по приказу императрицы его отправили в Швецию, дабы он официально объявил там о рождении внука императрицы. Се была опала. Императрица не хотела видеть графа в столице. Ей не нужны были разговоры о возможном отцовстве Салтыкова: царевич Павел должон быть Романовым, законным сыном Петра Федоровича, и никак иначе. Случилось то, что Екатерина Алексеевна давно предвидела: опала могла напрямую коснуться и ее самой. Екатерина не могла ни спать, ни есть, и встала с постели совершенно истощенной.

Через две недели после крестин императрица милостиво разрешила ей посетить сына.

Младенца Павла Петровича держали в чрезвычайно жаркой комнате, запеленавши во фланелевую ткань и уложив в колыбель, обитую мехом черно-бурой лисицы. Покрывали цесаревича стеганным на вате атласным одеялом, положив сверху еще другое, бархатное, подбитое мехом черно-бурой лисицы.

Екатерине претила манера, с коей обхаживали ее сына. Она кожей чувствовала, как душно, жарко и совершенно неудобно ее новорожденному дитяти лежать в люльке, уложенной соболиными мехами. На ее робкие предложения укладывать его на жесткую постель и убрать меха из люльки, дабы свободнее поступал свежий воздух, никто не обратил никакого внимания.

Осень была на исходе, шли частые дожди. Настроение было подавленное. Екатерина Алексеевна смотрела через окно на быстро текущие темные воды Фонтанки и тосковала по сыну. Ее попытки упросить Елизавету Петровну чаще видеться с Павлом не увенчались успехом. Она могла видеться с ним лишь раз в неделю.

Великий князь поехал навестить ребенка вместе с ней токмо раз.

Постепенно, спустя несколько месяцев, она смирилась с таковым положением дел – тайно надеясь, что так будет не всегда. Она свое еще наверстает: ее ребенок будет любить свою родную мать.

Отрешенная от сына, покинутая мужем, разделенная с любимым Салтыковым, обретавшимся ныне в Швеции, деятельная, умная и энергичная Великая княгиня не могла ограничиться чтением, записками в своей тетради и скачками на лошади. Она понимала, что главное ее призвание – управление и политика. Она желала стать не просто политиком, а блестящим дипломатом, не имеющим себе равных. Она видела, как реагировали на ее умные разговоры те немногие дипломаты, с кем ей приходилось встречаться, стоит хотя бы взять последнего – австрийского дипломата, графа Берни. Весьма кстати пришлось, что Петр Федорович, будучи наследником российского престола, оставался и герцогом Голштинским. Управление Голштинией требовало знания дел в герцогстве, вникания во внешнеполитические отношения, ясного понимания проблем взаимоотношения европейских стран. На все сие, вестимо, Петр Федорович не имел ни устремлений, ни способностей. Мало-помалу Екатерина прибрала голштинские дела к своим рукам – к вящему удовольствию своего супруга. Для нее занятия Голштинией оказались полезны, ибо они помогли ей приобрести опыт в управлении государством. Пусть Голштиния и была маленьким герцогством, но и оно требовало разумного руководства, где надобно было заниматься и внутренней, и внешней политикой.

Через год после рождения сына Петр Федорович официально передал ей управление своими делами.

* * *

Наступил десятый, юбилейный, год супружеской жизни Великокняжеской семьи. Все сии годы отношения между супругами постепенно охлаждались. За десять лет у императрицы Елизаветы Петровны и Великой княгини Екатерины Алексеевны поменялось немало фрейлин, коих Великая княгиня помнила наперечет. Она перебрала их в памяти: Балк Матрена, Будакова Екатерина, Воронцова Елизавета, Гендрикова Марфа, Ефимовская Елизавета, Закревская Мария, Куракина Аграфена, Шафировы Анна и Марфа и некоторые другие. По меньшей мере за половиной из них в разное время волочился ее муж, наследник престола. Теперь он приударил за Елизаветой Воронцовой. Появилась она еще пять лет назад, когда императрица взяла ко двору двух сестер-сирот, племянниц вицеканцлера Михаила Илларионовича Воронцова. Самая младшая, третья их сестра, малолетняя Екатерина, оставалась в доме вицеканцлера. Старшая, Мария, стала фрейлиной императрицы, а средняя, Елизавета, одиннадцати лет, стала фрейлиной Великой княгини. Некрасивая смуглянка, в крайней степени неопрятная, она сразу подцепила оспу, и лицо ее покрылось рябинками и рубцами. За пять лет она мало изменилась. Петр, ухаживая за очередной дамой сердца, всегда делал признания своей жене. То он говорил о принцессе Курляндской, то о Шафировой, то о Тепловой, – и так о многих других. Теперь заговорил о самой некрасивой из них – шестнадцатилетней Елизавете Воронцовой.

– Как мне нравится графиня Эльза Воронцова, – говорил он как-то, забежав к ней в спальню вечером, – она просто прелестное создание!

Екатерина переодевалась, готовясь ко сну, и на его признание никак не отреагировала.

– Ты не смотри, что она дородна, – продолжал расхваливать ее Петр. – Впрочем, я не люблю тощих. Сам таков. А, как вам известно, нам всем нравятся противоположности. Она такая штучка, я вам скажу! А как она целуется! А как поет, как играет на клавесине! Нет, я без ума от нее! Но вот вчера мы с ней повздорили. Не всегда она понимает меня. Теперь не хочет видеться со мной. Однако сие ж ненадолго, как вы думаете? – вопрошал он, поминутно беспокойно поглядывая на жену.

Екатерина сверкнула глазами, отвернула голову и, помедлив, сказала со скрытой издевкой в голосе:

– Ненадолго, Ваше Высочество. Как может ваша фаворит-султанша мучать подобную тонкую душу, как у вас!

Петр скорчил недовольную мину.

– Пошто ты называешь ее фаворит-султаншей?

– А что, ужели не так? Ужели она не самая любимая вами фрейлина? Стало быть, можно назвать любимой султаншей. У нее же власть над вами… Сказывают, в минуты недовольства она может даже и поколотить вас.