Розовый костюм - Николь Келби

– Нет, не так, – говорил Шуинн девице, – изобразите на лице что-нибудь типа «Я ненавижу Кэмп-Дэвид, но это вовсе не повод ненавидеть меня». Мне нужно, чтобы вы выглядели веселой, но чуточку обиженной.

Девушка рассмеялась, сказала «Я, кажется, поняла», и склонила голову в точности так, как это делала Супруга П. И бедро она точно так же выставила вперед и чуть под углом. Теперь она улыбалась вполне победоносно, но ее улыбка была все-таки совсем не похожа на улыбку Первой леди – в ней не было ни капли знаменитой игривости. Мейв проверила, как сидит костюм. Он сидел идеально, только одно плечо казалось чуть выше другого.

– Это потому, что Первая леди немного сутулится, – объяснила Кейт.

– Да, верно. И чуточку прихрамывает. Я совсем забыла.

Шуинн явно наслаждался ролью фотографа Белого дома. Впрочем, фотографом он был надежным и очень внимательным.

– Смотрится отлично, Куки.

– Я не Куки, а Сьюз.

– Да-да, Сьюз.

Шуинн даже не попытался ей объяснить, что для него любая знакомая женщина – это либо «Куки», либо «козленочек». Он предпочитал обходиться этим набором ласковых прозвищ. В отличие от Кассини, Шуинн сфотографировал манекенщицу всю целиком, включая голову. Разумеется, девушка была моложе Кейт, да и костюм на ней сидел как надо. И все же манекенщица совершенно потерялась на фоне этого волнующе-розового букле. Темно-синяя блузка выглядела на ней скучной. Казалось, она, играя в дочки-матери, просто надела мамину одежду.

– Интересно, благодаря чему одна и та же одежда совершенно по-разному выглядит на разных людях? – спросила Кейт.

– Благодаря карме, – уверенно заявил Шуинн. – Ты рождаешься не для того, чтобы надеть идеальное платье; ты его надеваешь и в нем перерождаешься.

На следующий день, когда пришло письмо от отца, у Кейт не хватило времени, чтобы сразу его прочесть. Письма из дома влекли обычно целый ритуал: она вскрывала конверт, приготовив себе чашку вкусного крепкого чая и опустив ноги в таз с теплой водой и солями, снимающими усталость. А тут они с Патриком как раз собрались домой к отцу Джону, чтобы поговорить о свадьбе.

– Может, он просто велит нам несколько раз прочесть с четками в руках «Аве, Мария» и отправит нас восвояси? – предположила Кейт.

– Нет. Он хочет знать, готовы ли мы к оглашению в церкви.

– А если не готовы?

– Вот об этом-то он и хочет с нами поговорить.

Вот ведь горе-то! Кейт сунула отцовское письмо в сумочку – на потом.

Взявшись за руки, они шли по Бродвею. Солнце садилось, но сумерки еще не сгустились, хотя некоторые особо нетерпеливые звезды уже светили с небес, больше похожие на бледные тени, но все-таки уже заметные. Бабье лето подходило к концу, но осенние холода еще не наступили, и тепла хватало, чтобы гулять по Бродвею в легкой шляпке и без перчаток. Наступление зимы представлялось чем-то невозможным. Кейт и Патрик уже почти достигли дверей церкви Доброго Пастыря, когда кто-то в черном «Бьюике» посигналил им и помахал рукой.

– Один из моих постоянных покупателей, – сказал Патрик, и они оба помахали в ответ.

– Ну, вот и еще один повод для сплетен, – вздохнула Кейт.

– Это уж точно.

Они позвонили, и отец Джон сам открыл им дверь. Священник был в белой рубашке с закатанными рукавами, в черных брюках и черном шерстяном кардигане, который связала ему одна из добровольных помощниц церкви. Так мог быть одет кто угодно. А в данный момент отец Джон и вовсе не был похож на священника. От него пахло мылом «Айвори». Его светлые волосы были растрепаны и явно нуждались в расческе. Без привычного воротничка священника Кейт вообще с трудом его узнала. Одетый по-домашнему, он выглядел моложе, мягче и, пожалуй, немного полноватым. А ведь когда-то отец Джон был величайшим футболистом Корка. Впрочем, в его фигуре все еще было нечто атлетическое, и казалось, что красно-белая мантия короля команды, прозванной «Кровь и бинты», по-прежнему укрывает его плечи, хотя теперь он стал гораздо мягче и был, похоже, вполне доволен собственной жизнью.

– Мы можем зайти и в другой раз, – сказал Патрик, которому показалось, что они не вовремя.

– Нет уж, так легко вы не отделаетесь, – со смехом возразил отец Джон. – Входите. Это не займет много времени.

И он провел Кейт и Патрика по темному, отделанному деревянными панелями коридору. В столовой горел свет, и оттуда доносился гул голосов.

– Я бы предпочел сыграть в покер, но в данный момент вынужден обсуждать торжественный обед в честь праздника урожая с последующими танцами и лотереей, где главным призом будет автомобиль. Нам нужно подыскать еще несколько дам, которые могли бы сопровождать юных девиц, если вас это интересует, конечно. Так вас это интересует?

Кейт никогда раньше не замечала, какой отец Джон высокий. Какие длинные у него руки, какие огромные ладони. Их добрый отец Джон когда-то, безусловно, был настоящей звездой футбола; он был самым лучшим форвардом, каких только доводилось видеть Кейт. Он так бесстрашно бросался наперерез защите, что это зрелище просто завораживало.

– Кейт?

– Извините. Что вы сказали?

Он возвышался над ней, как башня, но явно ничуть не сердился.

– Мне, наверное, надо было надеть свой воротничок, верно? У вас прямо на лице это написано. А вы, как всегда, о чем-то мечтаете?

Да, она действительно мечтала. Утром могущественная миссис Такаберри МакАдо со своей лохматой черно-белой собачкой погрузилась на борт лайнера «Панамерикен» и полетела в Вашингтон, чтобы передать Супруге П. фотографии розового костюма. И Кейт очень надеялась, прямо-таки мечтала, что та попросит переделать юбку – как полагается, вручную.

К сожалению, теперь было ясно: если Супруге П. не понравится розовый костюм, Хозяйкам «Chez Ninon» ничего и не заплатят. В памятке об этом говорилось вполне четко. И теперь Кейт постоянно думала об этом, как, впрочем, и все в «Chez Ninon». Каждый раз, когда звонил телефон, в мастерской воцарялась тишина. Мисс Софи рассказывала девушкам, что стюардессы всегда позволяют миссис Такаберри МакАдо во время полета держать ее песика Фреда на коленях. В общем, если кто и мог убедить Первую леди, что это действительно стоящий костюм, то только она, миссис Такаберри МакАдо, племянница мисс Ноны.

Отец Джон провел их к себе в кабинет и включил свет. Эта комната тоже была отделана деревянными панелями, отчего казалась темноватой и очень похожей на кабинет матушки настоятельницы в монастырской школе, где училась Кейт. Сунув ручищи в карманы кардигана, отчего карманы сразу вытянулись и потеряли форму, отец Джон прислонился к дверному косяку и сразу стал куда больше похож на растрепанного студента, а не на священника.