Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать - Алексей Слаповский

Персиянка молчала.

— Учись, говорю! — велел Степан. — Дроля! Ну? Скажи: дроля! Дро-ля, харя твоя бусурманская!

Персиянка молчала.

Степан схватил ее за руку и поволок из шатра, шагая через тела сотоварищей — пьющих или спящих или неутомимо, с конским ржаньем, бесчестящих персидских девок (некоторых до полусмерти уже доконали).

Никто не обратил на атамана внимания (потому что в гульбе нет атамана).

Степан подвел персиянку к борту.

— Последний раз прошу! — закричал чуть не со слезой Степан, разогревая в себе истошную кровавую жалость к человеческой жизни, над которой он хозяин. — Скажи: дроля!

Дрожащие губы персиянки произнесли:

— Дьдь… дьдье… ля…

— Не можешь по-нашему — не берись! — рассудил Степан и урезал персиянку по морде — как он привык, как русский мужик всегда бабу бьет, не балуясь иноземно пощечинкой, а полновесным кулаком — не бабу, в общем-то, бья, а человеческого друга, спутника или врага жизни.

Персиянка кувыркнулась за борт.

Степан стал плакать и пинать ногами сотоварищей, чтобы бросились и спасли любу его дорогую персиянскую, ненаглядную, сулил злато и серебро.

Сотоварищи посылали его ленивым матом.

Учительница:

— Какое главное слово в предложении «Я люблю тебя»?

Вовочка:

— Если говорит женщина, то «тебя», если мужчина — «люблю».

Учительница (лукаво подсказывая):

— А «я» не может быть главным словом?

Вовочка:

— Может. Когда никто никого не любит.

Посвистываю, пью и строю,

собою занятый вполне.

Но я не знаю, что с тобою, -

последнее, что нужно мне.

Зима порой сменилась летней.

Все та ж небесная луна.

Ты — будто в комнате соседней,

куда нет двери и окна.

Я жгу мосты, даю обеты

и нарушаю — и опять.

А в это время — что ты, где ты? -

Всего лишь, что хотел бы знать.

И мне б войти в другую воду,

но пересохли воды русл.

И сам я, слушая природу

свою, стал тяжек и огрузл.

Рука ль на лук, нога ли в стремя,

язык ли тешет колья фраз…

Все та же мысль: «А в это время -

где ты сейчас? Что ты сейчас?»

15 января 2000.

Промыслов убил человека.

Так как-то получилось.

Другой бы смолчал, а он пришел домой и за ужином рассказал жене.

— Эх ты, глупенький! — сказала жена.

И Промыслову стало совестно.

Теперь он никогда больше не будет убивать людей.

Шел Ситров, ковырялся в ухе.

С балкона увидел его подслеповатый Бодров, и ему показалось, что Ситров говорит по мобильному телефону.

Ишь, сволочь, подумал он. Сам взаймы вечно берет у всех, а сам по дорогому мобильному телефону разговаривает средь бела дня с деловым и важным видом!

И всем рассказал об этом.

И все перестали давать взаймы Ситрову.

И он обнищал и умер с голода.

А мыл бы уши, был бы жив.

13 марта 2002-го года, в среду, в шесть с половиной часов вечера Анисимов ехал на эскалаторе станции метро «Тимирязевская» в городе Москве, возвращаясь с работы.

И увидел банановую кожуру, которая лежала внизу, слегка слева, ну, то есть, не там, где люди стоят, а там, где ходят. Кто-то ее, надо полагать, недавно бросил.

Это хорошо, подумал Анисимов, что я ее увидел и что я еду справа, а не иду слева. А если бы я шел слева и не увидел, я мог бы наступить, поскользнуться и жестоко упасть.

Какой подлый человек тот, кто бросил кожуру, подумал еще Анисимов.

Но ведь другой, подумал он тут же, не заметит — и наверняка поскользнется. Надо ее отбросить.

И он перестроился в левый ряд и, подъезжая, размахнулся ногой, чтобы отшвырнуть кожуру.

Но тут он вспомнил, что по случаю окончания выходного дня немного выпил. Координация движений у него сомнительна. Он может сейчас сделать неточное движение, потерять равновесие, упасть и запросто раскроить себе череп, потому что вокруг все жесткое и твердое.

В одно мгновенье вся жизнь пронеслась перед мысленным взором Анисимова. Босоногое детство, горячая юность, дерзновенная молодость, мучительная зрелость. Он вспомнил, что работа ему давно надоела и он уже лет восемь подумывает о другой, но все как-то не складывается. И если он умрет сейчас, то и не сложится, вот что обидно! Он вспомнил, что жена его — стерва и гадина, и давно надо уйти от нее, но, если он погибнет сейчас, то так и останется ее мужем, и она будет лить слезы на его похоронах, хотя, в сущности, своими руками загнала его в гроб. Он вспомнил, что дети его — сущие захребетники и паразиты, и он все собирается популярно объяснить им, благодаря кому они могут жить весело, легко и обеспеченно. Но если он окочурится сейчас, то никто им не объяснит и они так и останутся не уважающими отца. Короче говоря, в это короткое мгновенье Анисимов до боли ясно понял, что жизнь его не сложилась и, если он сейчас отдаст концы, так и не сложится, а если не отдаст, то еще есть шанс.

Поэтому Анисимов в последний момент не отшвырнул кожуру, а широким шагом перешагнул ее, спасая, давайте выразимся прямо, свою шкуру. Но слишком широк оказался шаг, Анисимов пошатнулся, накренился, нелепо взмахнул руками, словно дирижируя неведомым оркестром, упал, грохнулся со всей силы спиной на то самое место, где лежала кожура, а головой на ступеньки, да так, что тут же умер, не приходят в сознание.

Пожалев Анисимова, вы, тем не менее, конечно спросите, за что я назвал его героем в заглавии рассказа.

Очень просто.

Пусть он не собирался совершить подвиг, но ведь все-таки хотел! Он подумал об этом! А большинство, увидев кожуру в тот вечер, вообще ни о чем не подумало. Оставшееся же меньшинство в своем опять же большинстве подумало злорадно лишь о том, как хорошо, что они заметили кожуру и не наступили на нее. Были, возможно, отдельные сердобольные люди, подумавшие о других, кто может не заметить и наступить, но подумавшие отвлеченно, абстрактно и детерминировано. И лишь один Анисимов не только подумал, но и хотел принять меры. Какая вам разница, в конце концов, о чем мыслил тот, кто спас вас, а Анисимов именно спас кому-то если не жизнь, то здоровье.