Не люби меня - Ульяна Соболева

Император держал меня на длинной цепи в своей комнате, как животное. Голую. Чтобы всегда была готова принять его. Готова… захотелось истерически засмеяться. Да, я была готова – драться до последнего, молча, кусая губы и равнодушно глядя в потолок. Драться тем, что не ломаюсь. Ни слова, ни звука, только стоны боли, если терпеть уже совсем невмоготу. Он приходил по нескольку раз в сутки, чтобы издеваться надо мной, рассказывая, как по его приказу истязали Нейла, как тот корчился под жуткими пытками, ненавидя меня, проклиная грязную шлюху за предательство. Расписывал мне, что Верховный консул сделал бы с такой, как я, выпусти он его сейчас на свободу и допусти ко мне. А потом, смакуя мое отчаяние, Алерикс снова меня насиловал. Неизменно одинаковый ритуал. Он не понимал одного: каждый раз, когда я заливалась слезами, представляя себе, что эта тварь делает с моим любимым, я все равно радовалась, что Нейл еще жив. Пусть ненавидит, презирает, считает последней дрянью, но живет. Вот что отличает меня от Деусов, от императора. И этим я не ниже, а выше его, и на каком-то этапе, я думаю, он начал это чувствовать. Когда Алерикс наконец-то понял, что я жду именно этих рассказов, жду хоть слова о пленном, он избил меня до полусмерти, а потом мастурбировал, пока я корчилась голая на полу в агонии. Он так и не кончил, пнул меня носком сапога и ушел. Вернулся ночью и до утра рвал меня на части. Злой, как дьявол, а я радовалась, что его что-то разозлило, я в эти минуты была почти счастлива. Значит, у этой мрази не все идет так, как он хочет.

Каждый день в обед император присылал врача, который заживлял на мне раны, порезы, глубокие укусы, переливал кровь и снова ставил на ноги. Раны, но не шрамы. Проклятый ублюдок оставлял их на мне, как трофеи, приговаривая, что когда-нибудь Нейл увидит каждый из них.

– Сука! Хоть раз ты можешь хотя бы не думать о нем, тварь?! Хоть раз! – Ударом по лицу, на котором и так живого места уже не осталось. – Я не буду его пытать сегодня, если ты станешь на колени и добровольно возьмешь у меня в рот. Добровольно, мать твою! Постонешь подо мной, как под ним.

– Он бы предпочел корчиться под пытками, но не отдать меня вам. Он никогда бы не позволил такой ценой… – Прервал меня пощечиной, и во рту появился вкус крови: – Я не спросил, чего хочет он! Я спросил, чего хочешь ты! – Схватил пальцами за лицо, сжимая до хруста, до слез, и его холодные синие глаза засветились в полумраке яростью. – Хочешь, чтобы он жил, чтобы не ползал по полу и не блевал своими кишками?

– Я хочу, чтобы вы сдохли. Вот чего я хочу. И вы не убьете его без суда, а если и убьете, я все равно не стану вашей. Добровольно – никогда. Сдохну, но не стану.

После этого корчилась от боли на полу я, а он уходил и включал мне изображение, на котором его палачи пытали Верховного консула. Моего Нейла. Потому что я предала его. Подставила. Ничтожная, глупая Никто. Но и в этот раз Алерикс не понимал одного – что давал мне силы. Я плакала и вздрагивала каждый раз, когда плетка опускалась на спину Нейла, но я видела и слышала, что он не сломался ни на секунду, и не ломалась сама. Трогала голограмму, когда камера приближалась и показывала мне крупным планом окровавленное лицо Нейла и взгляд, полный ледяной, мрачной, упрямой ненависти. Он ни разу не застонал, не закричал, только скалился и рычал, гремел цепями и скрежетал зубами, а я рассекала воздух сбитыми пальцами и гладила его колючую щеку, понимая, что нам больше никогда не быть вместе. Даже если мы оба выживем. Ни он, ни я не простим мне того, что делал со мной Алерикс. С нами. Мы прокляты. Я проклята с рождения, и это я погубила Нейла, потянула его вниз, в бездну, наделав кучу ошибок. Не будь меня, он бы уже давно свергнул императора и занял его место.

Алерикс вернулся к полуночи, когда я спала. Этой ночью он доломал меня окончательно, создав иллюзию, что я в объятиях Нейла, и заставил поверить в это, меняя в моем сознании свой образ, свое ненавистное лицо на лицо любимого, меняя даже голос. Слабая, истощенная морально и физически, истосковавшаяся по Нейлу, я так легко поддалась этой лжи. Когда открыла глаза от звонкой пощечины, все еще вздрагивая после оргазма, с отзвуками имени Нейла на искусанных губах, то увидела ненавистное лицо Алерикса и взвыла от презрения к себе. Вырывалась из веревок, которые вспарывали кожу на моих руках, молча, чувствуя, как они рвут кожу, пока он мылся в душе, напевая что-то под нос как ни в чем не бывало, смывая с себя мою кровь. А потом я выла, как животное, глядя на него, голого, с довольным идеально красивым и настолько же отвратительным лицом, а он смеялся, сверкая белоснежными зубами, наслаждаясь моими мучениями. Иногда он ложился рядом, прижимая меня, дрожащую от отвращения, к своей груди и перебирая мои волосы пальцами, которыми до этого насиловал мое тело, а я старалась ни о чем не думать, чтобы он не понял, насколько мне больно именно сегодня, именно когда он был менее жесток, чем всегда. Мне больно от того, что мой разум ослаб настолько, что Алериксу удалось его так легко обмануть… Потому что дала ему то, что никогда ему не принадлежало и принадлежать не будет. Он выдрал у меня МОЕ. Личное. Слишком личное, чтобы я когда-либо смогла это забыть и простить себя.

Этой ночью Деус оставил в своей спальне стилет, которым полосовал мою спину. Утром, когда он наконец-то ушел, я дотянулась до него и сжала негнущимися пальцами. Я должна положить этому конец. Обязана прекратить.

И сейчас, стоя под струями воды, смотрела на сверкающее лезвие, потом закрыла глаза.

«Нейл, прости меня, пожалуйста. Прости меня… я так виновата. Я так себя ненавижу, любимый. Если бы я могла все исправить. Просто дождаться тебя, не позволить императору так легко обмануть. Ты бы защитил, я знаю. Ты бы никогда не допустил того, что происходит сейчас, но я такая глупая, слабая смертная. Все испортила. Жизнь тебе исковеркала, – сжала сильнее лезвие, – но он больше не прикоснется ко мне. Клянусь. Никогда больше не прикоснется». Я произносила эти слова потрескавшимися губами, зная, что он не услышит их, но чувствуя странное облегчение от принятого решения. Сначала я полосовала лицо, чтобы стать уродливой и вызывающей отвращение. Резала и улыбалась, когда кровь стекала по подбородку в холодную воду, окрашивая её в красный цвет, а потом остервенело полоснула себя по горлу и с наслаждением закрыла глаза, укладываясь в ванной, чувствуя голым затылком холодный мрамор. Послышался звон выпавшего стилета… А мне стало хорошо, так хорошо в воде. Я представляла себе тот самый океан и как волны очищают мое тело, смывая с него кровь и грязь чужих прикосновений.

Из счастливого безумия меня вырвали голоса… и лицо императора, в которое я хохотала как безумная изрезанным ртом, а потом кричала. Я так громко орала, пока не сорвала голос и не начала хрипеть, вырываясь из рук слуг и врача… Какая жалкая и грязная. Жалкая… жалкая… жалкая. Я даже клятву не смогла сдержать. Уже на следующее утро я смотрела на себя в зеркало и не видела на лице ни одного шрама. Алерикс трогал его кончиками пальцев, пока я морщилась от отвращения, и залечивал каждую царапинку и порез. Ему оно слишком нравилось. Все остальные украшения в виде синяков и порезов его вполне устраивали, а за волосы наказал, раздирая мне мозг дикой болью и своей ненавистью. Да, я не ты, не регенерирую, и они вырастут не скоро. Будешь любоваться на мою лысую голову и не сможешь таскать меня за волосы, проклятый ублюдок.