Тайна тринадцати апостолов - Наталья Александрова

— Надо же! — вежливо поддакнул Старыгин. — А у вас в мастерской осталось что-нибудь со времен ее основания?

— С чинквеченто? С шестнадцатого века? Сейчас я покажу синьору, и синьор убедится, что я не говорю пустых слов! — Великан вытер руки и лицо чистым полотенцем и пошел в глубину мастерской, поманив за собой Старыгина.

Они прошли мимо полок, заставленных бокалами и чашами, пузатыми графинами и кубками, стеклянными рыбами и цветами, и остановились перед задней стеной мастерской.

— Вот, синьор! Что вы скажете об этом? — Стеклодув гордо показал на прислоненную к стене стеклянную пластину.

Старыгин понял, что перед ним — старая, очень старая вывеска. Вывеска, некогда украшавшая вход в эту самую мастерскую.

Верхняя часть этой пластины представляла собой название мастерской, разноцветные стеклянные буквы, ветвясь и переплетаясь, складывались в слово «Чинтовеккия», как и на той вывеске, что была сейчас над входом. Только буквы были немного другими — более вычурными, с намеком на готический шрифт.

А ниже названия… в первый момент Старыгин не поверил своим глазам. Ниже названия он увидел сделанную из цветного стекла сцену — застолье. «Тайная вечеря», очень похожая на картины Тинторетто, которые видел Старыгин в венецианских церквях.

Целую бесконечно долгую минуту Дмитрий Сергеевич молча стоял перед стеклянной картиной, мысленно сравнивая ее с оригиналом. Точнее, с несколькими оригиналами.

— Скажите, — произнес он наконец севшим от волнения голосом. — Скажите, по чьему рисунку ваш предок делал эту композицию?

— По чьему рисунку? — Мастер пожал плечами. — А бог его знает, по чьему… все-таки пятьсот лет прошло! Прадед говорил, что и правда рисунок для вывески делал какой-то художник с большого острова. Или не художник, а красильщик…

— Сын красильщика, — поправил его Старыгин. — Тинторетто.

— Может, и сын красильщика, — охотно согласился стеклодув. — Я же говорю — пятьсот лет прошло, кто сейчас что-то знает? Но если вы, синьор, хотите купить эту вывеску — так я вам сразу говорю: даже не пытайтесь. Мы ее ни за что не продадим. Ни за какие деньги. Ее же делал прадед моего прадеда. Ко мне тут уже подкатывался один богатый американец из большого музея — предлагал хорошие деньги. Но я ему сразу сказал — прошлое не продается!

— Нет, я вас хорошо понимаю и не собираюсь покупать эту вывеску. Тем более что у меня нет таких денег. Но позвольте мне ее сфотографировать?

— Это — ради бога! Почему не позволить? Пусть люди в других местах любуются на такую красоту.

Старыгин сделал несколько снимков вывески в разных ракурсах. Помня неудачу с фотографиями в церкви Сан-Деметрио, он на всякий случай сразу же проверил эти фотографии, убедился, что они получились вполне отчетливыми, и отправил их на собственную электронную почту — вдруг что-то случится с его телефоном.

Рассматривая фотографии, он увеличил одну из них и увидел два слова. Эти слова были вырезаны ножом на столе перед одним из сотрапезников:

Найдя эти слова на стеклянной вывеске (там они были едва различимы), Дмитрий спросил стеклодува:

— Что значит эта надпись?

Мастер пожал плечами:

— Не могу сказать точно. Я сам не раз думал об этом. Возможно, мой предок хотел сказать, что мы, все его потомки, должны делать свое дело, следуя завету предков, должны следовать за своей кровью и совершенствоваться в мастерстве…

— Возможно, — согласился с ним Старыгин и еще раз внимательно пригляделся к тому персонажу «Тайной вечери», перед которым была начертана на столе таинственная надпись. Теперь, сличая вывеску с картинами, виденными в призрачной церкви, картинами, которые он сохранил в своей памяти, Дмитрий Алексеевич уверился, что именно этот персонаж присутствовал на второй картине — на той, где были изображены венецианские аристократы в пышных костюмах шестнадцатого века.

И еще он разглядел на руке этого человека маленькую букву «F», над которой была нарисована маленькая корона с девятью закругленными зубцами.

— Да, синьор, вот еще что я вспомнил! — проговорил стоявший за его спиной стеклодув. — Вы вот спрашивали, по чьему рисунку сделана эта вывеска. По чьему рисунку — не знаю, но как-то, лет пять или шесть назад, в мою мастерскую приходил один пожилой господин, очень солидный, и сказал, что точно такой же рисунок хранится в одном музее на большом острове.

— В музее? — заинтересовался Старыгин. — Не помните, в каком именно музее?

— Он говорил, да я запамятовал. Мне это, в общем, ни к чему. Хотя вроде бы это музей, который расположен на Пьяцце, аккурат напротив собора Святого Марка.

— На Пьяцце! — повторил Старыгин. — Напротив собора! Это же музей Коррер!

— Может, так оно и есть, я уж не помню.

Старыгин поблагодарил стеклодува и отправился на стоянку вапаретто.

Через полчаса он уже вошел в музей Коррер. И первым, кого он там встретил, была Анджела Контарини.

— Где же вы пропадаете, Дмитрий? — проговорила она с беспокойством. — Я уж боялась, что вы снова заблудились в поисках той несуществующей церкви!

Старыгин посмотрел на Анджелу с недоверием.

Он вспомнил сцену, которую подсмотрел во время приема в музее. Как она назвала его — олухом? А этот тип, что был с ней, еще предлагал ей его, Старыгина, отравить… Ну-ну, прекрасная графиня, это мы еще посмотрим… А пока будем настороже.

Он постарался никак не показать ей свое недоверие. Сделал глуповатое лицо, пусть и дальше считает его олухом.

— Я действительно кое-что искал. Скажите, у вас в музее есть рисунки Тинторетто? Какие-то эскизы, наброски, подготовительные материалы для картин?

— Разумеется. Все это находится в отделе графики.

— Мы можем это сейчас посмотреть?

— Конечно. А что именно вас заинтересовало? Вы нашли что-то стоящее? Что-то интересное, что-то реальное, не связанное с той несуществующей церковью?

В ее голосе прозвучала насмешка, но Старыгин заметил в глазах Анджелы неподдельный интерес.

— Ну, пока еще рано об этом говорить… — уклончиво ответил Старыгин, стараясь не реагировать на ее ехидное замечание. — Пока это не более чем предположения. Покажите мне эти рисунки, а там посмотрим, есть ли смысл в моих догадках. Не хочу раньше времени загружать ими вашу прелестную головку…

Помог пошловатый комплимент, глаза Анджелы сердито блеснули.

«Если не нравлюсь, что же ты, голубушка, вокруг меня вьешься», — злорадно подумал Старыгин.

Как всякий мужчина, он очень обиделся, что его держат за олуха.

Анджела привела его на второй этаж музея, открыла большую комнату, где на многочисленных стеллажах хранились папки с рисунками и набросками.