Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2) - Мэтью Стовер

Аттикус чертов Финч заставил его поверить, будто есть вещи важнее победы.

- Звучит так, будто ты зол на него. На Аттикуса. Будто ты ненавидишь его.

- Выпотрошил бы, как кролика.

Это правда.

И это правда. - Аттикус Финч заставил отца поверить: то, как ты проигрываешь, может изменить людей, а изменятся люди - изменится мир... и вы видели тот гребаный экран. Видели цену, какую заплатил отец за битву ради всего хорошего.

Его снова интересуют пальцы. - Хэри, я...

- Ты видел. Вы оба.

- Я... да, - неохотно бормочет Гейл. - Да, видел.

Феллер лишь отводит глаза.

- Мой отец не был... он не здравый человек. Не способен соответствовать своим идеалам, но не потому, что не пытается. Он верил, верит, в силу закона. Верит в цивилизацию. Верит, будто разумное убеждение может сделать мир лучше. Верит во всё то, во что верил Аттикус. Не может жить как его герой... но кто из нас может?

- Я так и не понимаю, в чем тут смысл.

- Так кто мой персонаж?

- Твой? - Взгляд отстраненный. Он думает. - Не Аттикус. Ты не фанат цивилизации.

- Я верю в цивилизацию. Лишь не покупаю ту часть, где о разумном убеждении. Люди цивилизованы ровно настолько, насколько кто-то их заставил, вот вам вся трепаная история. Спереди назад и от стенки к стенке.

Он щурится. - Джим? Он ничего не боится и...

- Эй, смотри. Тема романа - послание, которое извлекают почти все, наверно, того и хотела дама, его писавшая - в том, что понял папа. Видите? Что любовь, надежда, смелость и терпение, разум могут исправить дурное или хотя бы показать людям, что дурно, подтолкнуть мир в направлении справедливости и порядка. Вот что вы почерпнули из него, верно?

Феллер снова дергает плечами. - Об этом книга.

- Не для меня.

- Моя мать, - произносит Гейл медленно, глядя на социков, притворившихся частной охраной, - говорила, что книга эта насчет последствий того, если ты теряешь понимание своего места в обществе. Насчет... Каким бы ты ни был умным, и добрым - каким бы ни был правым - не важно. Совсем. Нарушишь норму, и общество уничтожит тебя.

Феллер полон скепсиса. - Хэри?

Я пожимаю плечами. - Что извлек я? Что Аттикус Финч - долбаный идиот.

Феллер бросает на меня смутно-одобрительный взгляд, щурится. Понимаю. Так он смотрел на меня на обрыве вертикального города: будто я какой-то экзотический жук и он гадает, насколько я опасен.

Скоро узнает. Как и все.

И я сам.

- О, точно, великий человек Аттикус. Мыслитель. Благородный, милый и разумный. Цивилизованный. Хорошо ему. Плохо всем вокруг, - говорю я. - Все эти чудесные качества дали изрядный итог: клиента застрелили, детей порезали ножом.

- Это же... ну, я... это довольно крайнее....

- Когда на детей нападают - когда обиженный засранец решил, что убьет обоих - Аттикус где-то далеко, защищает цивилизацию. Законный порядок где-то далеко, упорядочивает законы. Гражданское общество где-то далеко, общается с гражданами. Когда реальный хренов мир приходит за детьми с охотничьим ножом, кто за них? Кто тот единственный мудак, что замечает? Кто тот единственный, что понимает, каков мир на деле?

- На деле? - Взгляд Феллера все так же отстранен, но он уже не щурится. Посылает усмешку Гейлу. - Страшила Редли?

- Ты чертовски прав. Страшила Редли. Монстр из соседнего квартала. Вот что я извлек из книжки: когда реальный мир является с ножом за теми, кого вы любите... вам, цивилизованные мудаки, лучше молиться, чтобы за ними следил монстр. В дупу Аттикуса Финча и в дупу цивилизацию. Единственная причина, по которой Аттикус имеет роскошь быть цивилизованным - монстр, что охраняет его тылы.

- Но Страшила не монстр.

- Ага, угу. - Волосы шевелятся на моем загривке, слышен призрачный шепот, как бы треск статических разрядов. - Главное различие между ним и мной.

Окей. Помните это, насчет "вообще ничего не чувствую", что я сказал недавно?

Беру обратно.

Кажется, физическая сущность слепого бога, что закапали мне в вену, поджигает кровь. Не к добру это.

- Хэри? Ты в порядке? - Гейл выглядит искренне встревоженным, хотя, наверно, не из-за меня; отступает, открывая спецам сектор обстрела. - Что-то не так?

Сейчас я в затруднении и не знаю, как это выразить словами. Слишком много. Я смотрю на Гейла. - Хочу кое-что заявить. Хочу говорить с Советом, или с Конгрессом Праздных, да с любой хренью, что насадила твой зад на руку. Они захотят меня выслушать. Поверь.

Гейл рассудительно хмурится. - Полагаю, спросить не вредно.

Он шарит в поисках планшета, избегая подходить к моей прикованной руке, давит на кнопки. - Момент.

- Саймон, - говорю я тихо, пока Гейл возится с планшетом. - Беги.

Голова дергается, глаза выкачены. - Что?

- Беги. Сейчас же.

- Но... я не...

- Нет времени на объяснения. Помнишь историю, что я рассказал? О разговоре с т'Пассе?

Глаза его затуманиваются, глядя внутрь. - Даже твоя ложь становится истиной...

- И это чертовски верно.

- Не понимаю.

- Поймешь. Если доживешь. Сколько тебе надо, чтобы поднять задницу в воздух и развернуться к дому?

- Я не... могу. Не сейчас.

- Даже не думай оставаться. Нужно забрать и семью. Всех, если сможешь. И сам вали. Может, у тебя есть двадцать четыре часа, но я не ставил бы на это жизнь внуков.

- Валить... отсюда?

- Спрячься. Вырой нору и закопай за собой. Похорони себя и близких так далеко от мира, чтобы у вас появился шанс пройти живыми.

Он кажется отупевшим. - Живыми пройти... через что?

- Как обычно. Мертвые восстанут, моря закипят, луна нальется кровью, список тебе знаком. Суперхиты апостола Иоанна.

- Ты шутишь.

- Прирожденный комедиант.

- Похоже, ты не...

- Не нужно мне верить. Единственная причина, по которой я с тобой сейчас говорю - я не испытаю восторга, если соцполиция запытает твоих внуков до смерти.

- Они... но, Майклсон... Хэри... - Глаза вылезают из орбит, губы шевелятся так, словно ему натянули на голову пластиковый пакет. - Я не могу уйти. Мы взаперти. Никто не выходит и не входит, пока здесь ты... и это бесполетная зона. Даже если доберусь до авто, социальная полиция подстрелит в воздухе.

Разумеется. Было бы слишком просто.

- Ну ладно. Иди в квартиру. Запрись и не выходи. Ни за что.