Падение ангела - Юкио Мисима

Его встретил официант в белых перчатках, провел через круглой формы вестибюль с высоким потолком и предложил присесть на стул в стиле Людовика XV, который стоял рядом с другими такими же в гостиной, выдержанной в блистательном стиле Момояма,[49]— Тору со стыдом понял, что из гостей он пришел самым первым. Дом сиял, но в нем стояла глубокая тишина. Угол гостиной занимала огромная рождественская елка, но она казалась здесь как-то не к месту. Официант, поинтересовавшись, что гость будет пить, удалился, и, оставшись один, Тору стал смотреть на проглядывавшее через старинные окна ночное небо, лиловое от неоновых реклам и уличных фонарей, которые светили где-то там за деревьями.

Раздался звук скользнувшей двери, и появилась Кэйко.

Парадная одежда, в которой блистала дама в возрасте за семьдесят, лишила Тору дара речи. Вечернее платье с длинными рукавами было сплошь расшито бисером. От груди до подола цвет бисера и узор менялись так, что рябило в глазах. На груди рядом с золотыми бусинами зеленый бисер создавал узор павлиньих перьев, на рукавах волны лилового бисера, ниже до самого подола узор винного цвета, на подоле снова лиловые волны и золотые облака, а граница каждого из узоров отмечалась золотым бисером. Через чисто белую органди, служившую основой для вышивки, просвечивала серебристая ткань — трехслойное европейского типа платье было сшито на манер узорчатой накидки хаори.[50]Из-под подола выглядывали носы туфелек из лилового шелка, гордо поставленную шею обвивал шарф из жоржета изумрудного цвета, концы его тянулись до пола и сейчас были закинуты за плечи. Прическа тоже была необычной: концы гладких коротких волос качались у золотых серег, а с высохшего от нескольких пластических операций лица все более высокомерно смотрело свое лицо, полученное при рождении. Властные глаза и прекрасной формы нос. Губы, слегка покрытые для блеска помадой, казалось, что к ним пристала темно-красная кожура начавших увядать яблок…

Приблизилось лицо с застывшей на нем улыбкой:

— Извините. Я заставила вас ждать, — весело произнесла она, и Тору выговорил:

— Какое роскошное платье!

— Благодарю, — и Кэйко, как это делают европейские женщины, на мгновение с рассеянным выражением слегка вздернула красивой формы нос.

Принесли напитки, по приказанию Кэйко официант погасил люстру, и все погрузилось в темноту, освещаемую лишь мигающими огоньками елки, Тору, глядя на огоньки, вспыхивавшие и гаснувшие в зрачках Кэйко, на мерцающий бисер вечернего платья, в конце концов почувствовал тревогу и нарушил молчание:

— Другие гости что-то запаздывают. Или это я приехал слишком рано.

— Другие гости? Сегодня только один гость — вы.

— Так вы в письме написали неправду?

— Ах, извините. У меня потом сменились планы. Я собираюсь отпраздновать Рождество сегодня вечером только с тобой.

Тору встал, он был рассержен.

— Я сейчас же ухожу.

— С чего это вдруг? — Кэйко, устроившись в кресле, его не удерживала.

— Тут, видно, какой-то заговор. Или ловушка. Сговорились, наверное, с отцом. Вы уже давно надо мной подшучиваете, — Тору снова вспомнил, как он с первой встречи невзлюбил эту тетку.

Кэйко не двинулась с места:

— Если бы я сговорилась с господином Хондой, то не стала бы особенно хлопотать. Я пригласила тебя, потому что хочу сегодня вечером поговорить с тобой наедине. Если бы с самого начала речь шла о том, чтобы встретиться вдвоем, ты мог бы не прийти, поэтому я чуточку солгала. Но ужин будет по-настоящему рождественским. Я в парадном платье, да и ты тоже.

— Вы намерены читать мне нравоучения? — Тору раздражало собственное поражение: он не ушел молча, а слушал, что ему говорят.

— Никаких нравоучений не будет. Я собираюсь рассказать тебе такое, за что господин Хонда, узнай он об этом, меня, наверное, задушит. Это тайна, которую знаем только он и я, но если ты не хочешь слушать, дело твое.

— Что это за тайна?

— Потерпи, садись сюда, — и Кэйко с горькой, но изящной улыбкой указала ему на кресло с кое-где вытершимися от старости рисунками Ватто.

Тотчас появился официант и объявил, что еда подана, затем раздвинул казавшиеся стеной двери и провел их в соседнюю столовую, где был сервирован ужин при свечах. Шаги Кэйко сопровождало громкое шуршание ее расшитого бисером вечернего платья, напоминавшего кольчугу.

Раздосадованный тем, что надо поддерживать разговор, Тору ел в основном молча, но когда подумал, что умению пользоваться ножом и вилкой его с самого начала обучил Хонда, что его невежество, о котором он и не думал до встречи с Хондой и Кэйко, словно для того, чтобы вечно заставлять помнить о нем, было исправлено воспитанием, превращавшим человека в игрушку, в нем закипел гнев.

В пальцах пожилой женщины, сидевшей по ту сторону внушительных серебряных подсвечников в стиле барокко, словно двигались спицы, от нее будто исходил покой, а движения были привычны и скрупулезны, нож и вилка, которыми орудовала Кэйко, казалось, были привязаны к ее пальцам, точно с детских лет ее пальцы росли вместе с этими предметами.

Холодная индейка по виду напоминала сухую старческую кожу и была совсем невкусной. Тору подумал еще, что подаваемый к ней гарнир, каштаны, клюквенный соус, которым она была полита, — все имеет какой-то кисло-сладкий приторный вкус, и тут Кэйко спросила:

— Ты знаешь, почему Хонда вдруг пожелал тебя усыновить?

— Этого я не знаю.

— Довольно беспечно. И ты до сих пор не удосужился узнать?

Тору промолчал. Кэйко положила нож с вилкой на тарелку и через пламя свечи указала на грудь его смокинга.

— На самом деле все очень просто. Дело в том, что у тебя с левой стороны груди есть три родинки.

Тору не смог скрыть удивления. До нынешнего момента эти родинки были предметом его тайной гордости, он считал, что никто не должен их заметить, а оказывается, о них знает даже Кэйко. Но он тут же взял себя в руки. Случается же, что символ твоего достоинства изредка совпадает с каким-то символом в представлении других. Пусть и вправду сами родинки чему-то способствовали, не может быть, чтобы кто-то проник в тайну его души. Но Тору недооценивал зловещую интуицию стариков.

Удивление, написанное у Тору на лице, похоже, придало Кэйко храбрости, и она быстро заговорила:

— Послушай. Может быть, в это невозможно поверить. Но с самого начала все произошло как-то глупо и нелепо. Наверное, ты собирался потом все спокойно, не торопясь осмыслить, но начальную, нелепую предпосылку усвоил полностью. Разве это не странно, что в первую же встречу совершенно незнакомый человек проникается к тебе симпатией и хочет тебя усыновить? О чем ты думал, когда мы пришли с предложением об этом? И тебе, и твоему начальнику мы изложили правдоподобный предлог. Но о чем ты на самом деле думал?… Наверное, сразу возомнил о себе. Ведь человеку всегда хочется верить, что у него есть какие-то достоинства. Тебе, очевидно, показалось, что одолевавшие твою душу детские мечты и наше предложение просто удачно совпали. Показалось, что наконец-то подтверждается та странная убежденность, которую ты сохранил с детства. Так ведь?