Богиня прайм-тайма - Татьяна Устинова

Он смотрел.

Алина Храброва на собственной кухне разительно отличалась отАлины Храбровой в коридорах эфирной зоны.

Ни та, ни другая не могли иметь к нему никакого отношения, ион все время строго напоминал себе: только этого нам и не хватает в дополнениеко всем нынешним радостям нашей жизни!

Еще более строго он говорил себе, что она звезда и, должнобыть, стерва, а он, уезжая в Афганистан, слезно прощался с Леной, тогдашней“девушкой его жизни”, и даже собирался ей позвонить, и вообще Алина Храброва неможет и не должна не то чтобы волновать его, но даже думать о ней как о чем-тореальном – нелепо и странно!

Она не могла быть реальной.

Она на одной стороне земли, а он на другой.

Все это он строго сказал себе два раза подряд, а потом ещераз напомнил.

А потом повторил.

Примерно с пятого раза все получилось.

Вот теперь он вооружился мудростью с головы до ног, и емуникто не страшен. Даже Алина Храброва на ее собственной кухне.

– Пейте, – сказала она, поставила чашку, пристроиласьнапротив и подвинула к нему пепельницу и пачку диковинных сигарет с зажигалкой.– И бутерброды ешьте, Ники! Вы же с работы!

Он промычал, соглашаясь.

– Ну вот. Значит, есть хотите. Когда я приезжаю домой, уменя от голода в глазах темно! Еле до холодильника дохожу.

Ники улыбнулся, прихлебывая огненный кофе.

Какой еще холодильник?! Она неземное создание, суперзвезда иволшебная фея. У нее не может темнеть в глазах от голода. Она должна питатьсярозовым лепестком, пыльцой нарцисса и глотком серебряной утренней росы.

Фея закурила и рассеянно сунула зажигалку в собственнуюпустую чашку. Ники смотрел на нее во все глаза.

Он не знал тогда, что у нее есть удивительная способностьтерять зажигалки, очки, деньги и туфли – прямо на пороге магазина, когдакаблуки застревали в решетке. Оказавшись босиком, она оглядывалась и растерянносмотрела на свою босую ногу, как на нечто ей не принадлежавшее.

Он не знал, что она близорука и поминутно ищет очки, когдаей нужно что-нибудь рассмотреть. Он не знал, что она варит кофе, от которого влучшем случае немедленно повышается кровяное давление, а в худшем случаетсягипертонический криз. Не знал, что она язвительна, остроумна и, когда хохочет,закидывает голову так, что открывается античная шея. Что после бокалашампанского у нее сильно краснеют щеки, и она очень этого стесняется и никогдане пьет “на людях” ничего, кроме минеральной воды.

Он и не подозревал, что все это в скором времени станетприводить его в восторг и собственная неконтролируемая нежность будет до смертипугать его.

Иначе он отступил бы немедленно, прямо сейчас.

Или не отступил бы?..

И только предчувствие настойчиво шептало ему, что нужнобежать, но он никогда не слушался своих предчувствий.

– Почему вы не едите?

– Я ем, – сказал он с досадой и, чтобы она успокоилась,положил рядом с собой бутерброд. Алина тут же подала ему салфетку.

Покорившись, он взял и салфетку.

– Я хотел поговорить с вами об этом вашем придурке, который…

– Тише! – приказал она, поднялась, перебежалаплиточно-ковровое пространство кухни и задвинула обе створки высоких раздвижныхдверей. – Не кричите, Ники. Я не хочу, чтобы мама…

– Да, простите, – сказал он, понизив голос, – я не подумал.

Алина села и стала искать зажигалку. Он не сразу понял, чтоименно она ищет, и некоторое время просто наблюдал с интересом.

Она осмотрела стол, потом широкий подоконник, на которомстояли диковинные цветы и маленькие штучки, которые Ники хотелось потрогать.Потом пошарила в карманах джинсов и беспомощно оглянулась на плиту.

Ники, слава богу, догадался и вытащил зажигалку из ее чашки.

– О, господи, – пробормотала суперзвезда, – как она тудапопала?..

– Понятия не имею, – признался развеселившийся Ники и протянулей зажигалку, как-то благополучно миновав вечную мужскую затею с вытягиваниемруки, чирканьем колесиком, поднесением неравномерного пламени, от которогонужно успеть отшатнуться и непременно попасть в него сигаретой, а не волосами ине носом! Почему-то это считалось проявлением галантности – “дать прикуритьдаме”. Ники такую галантность не признавал, и оказалось, что Алина не признаеттоже.

Он глотнул кофе и покосился на бутерброд.

Следовало переходить к делу, а он никак не мог собраться смыслями. Вернее, мысль у него была только одна, и она казалась ему абсолютноверной, он сто раз со всех сторон обдумал ее и загорелся непременным желаниемизложить. Теперь эта превосходная мысль казалась ему страшно глупой и неважной,ради нее не стоило и тащиться в ночь-полночь, обременять собой звезду.

Звезда подумала и тоже налила себе кофе.

У нее были длинные пальцы и высокая грудь, которую плотнооблегала черная майка.

Ники посмотрел и отвел глаза.

Примерно после восьмой, а может, девятой романтической историис очередной “девушкой его жизни” женская грудь, как основная составляющаяромантизма, перестала занимать его воображение, а тут вдруг опять… заняла.

Храброва была с другой стороны Земли. Нет, с другой стороныЛуны. Ее грудь уж точно не могла иметь к нему никакого отношения!

– Вы хотели мне что-то сказать, Ники?

Да, он хотел. Он все время хотел изложить ей свою умнуюмысль. Тщательно обдуманную со всех сторон.

– Ники?

– Извините, – пробормотал он. Щеки у него вдруг покрылиськофейным румянцем и все лицо стало одного цвета – ровного, коричневого. Алинасмотрела с интересом.

– Алина, я вот что подумал… Про эти записки.

Теперь он старательно отводил от нее глаза – на всякийслучай, чтобы она не подумала, что он маньяк или извращенец. И потому, чтоочень старался, получалось так, что он все время смотрит именно на ее грудь.

Черт, черт, черт!..

– В последнем случае, который был… при мне… вы прочитализаписку, и текст тут же кто-то удалил. Я ее уже не видел.

– Да.

Ники воспрянул духом. Та самая конструктивная мысльвернулась в голову, можно было попробовать ухватить ее за хвост и надеяться,что она распугает все остальные, вовсе не конструктивные мысли… про грудь.

Давай. Отвлекись ты от этой груди, ей-богу!.. Тебе непятнадцать лет, в конце концов!..