Джек - Брильянт - Уильям Кеннеди

В городском суде Филадельфии он был никем. Пустым местом. Задержали, зачитали решение — и вышвырнули вон. Пошел вон, шпана. И чтоб ноги твоей здесь больше не было. «Хочу сказать вам от имени всех добропорядочных горожан: Филадельфия нуждается в вас ничуть не больше, чем Европа». Забыть. Выблевать. Выблядок. У этого старого выблядка ноги отдают блевотиной. На суде присутствовала вся родня Джека. Были свидетелями его унижения. Джек всегда их любил — по-своему. Он вытащил из пачки «Рамзеса» с десяток сигарет и сунул их в карман. Смял пачку и поджег. И сунул горящий целлофан и бумагу Стритеру под нос. Улыбается по-прежнему.

— Где куб?

— Господи, мистер. Нет у меня никакого куба. Честное слово, нету.

Джек поднес горящую пачку к носку, а затем к кальсонам. Стритер дернул ногой, и огонь погас. Джек обжег себе руку и уронил горящую бумагу на пол. В это время с пистолетом в руке вернулся Фогарти.

— Встань ему на ноги, — сказал Джек, и Фогарти, прицелившись Стритеру в голову и встав на колени, придавил ему ноги. «Пистолет был незаряжен», — заявил он впоследствии. Фогарти боялся, что заряженный пистолет может выстрелить, и не рисковал. Впрочем, когда они остановили грузовик, пистолет у него был заряжен; Фогарти отдавал себе отчет в том, что в машине он был не только шофером Джека, но и его телохранителем и что с незаряженным пистолетом оказать сопротивление убийцам на колесах он не сможет. Сейчас же он больше телохранителем не был. — Старый хрен, — сказал Джек. — Упрямый, как осел.

— Чего ты упрямишься? Скажи как есть, — заговорщически шепнул Фогарти Стритеру.

— Не могу ж я сказать, чего сам не знаю, — отозвался Стритер. Улыбочка не сходила с его губ. Теперь Джек знал, как с ней бороться: он выжжет ее огнем. Сейчас ему важнее было не узнать, где находится куб, а наказать старика за его наглую улыбочку. Сам напросился. И получит по заслугам. Как сержант из Алабамы, который изводил Джека и других ньюйоркцев, потому что чувствовал их пренебрежение. «Нью-йоркские засранцы». Одно наказание следовало за другим. Через день — наряд на кухню. Увольнительные не давал. И тогда Джек «уронил» ему на ногу железную рельсу. Пришлось после этого в самоволку идти, не возвращаться ж назад. В «Нью-Йорке» его и взяли. И чего Джек этим добился? Получил удовлетворение? Верно, но ничего не добился, ровным счетом ничего. Надо было этого ублюдка пристрелить где-нибудь в канаве, за командным пунктом. И пусть бы его крысы сожрали.

— Где куб, старый хрен?

— Послушайте, мистер, неужели б я не сказал вам, если б знал. Думаете, утаил бы? Да ни за что. Что я, враг себе, что ли? Не знаю, мистер, не знаю, и все тут.

Джек поднес спичку к носку, на этот раз носок загорелся, старик закричал, снова дернул ногой и столкнул с себя Фогарти. Огонь погас. Джек взглянул на старика и вновь увидел улыбочку. Псих. Давить таких надо. Как клопов. От такого психа все равно ничего не добьешься. Будет до последнего терпеть, паразит, а не скажет. Чувства собственного достоинства — ни на грош.

— Себя бы хоть уважал, старый хрен! Не можешь дать вразумительный ответ? Совсем ничего не соображаешь? Если не скажешь, я тебя за яйца повешу, понял?

Такого психа и проучить-то нельзя. Ему ведь все это нравится. Иначе б не улыбался. Да у него полное замутнение мозгов, неужели не видно? Он и из тебя психа сделает, слышишь, Джек? Уже сделал. Ты что, в самом деле решил его повесить?

— Ладно, дед, вставай. Лихач, давай сюда веревку.

— Что ты задумал, Джек?

— Что я задумал? Хочу повесить это старое чучело вон на том клене.

— Эй, — подал голос Стритер, — ты что, и вправду хочешь меня повесить?

— На все сто процентов. Будешь у меня, точно коровья туша, висеть, — обнадежил его Джек. — Глаза, как тухлые яйца, полопаются. Язык до земли достанет — сможешь собственные подошвы лизать, говноед.

— Я ж никому ничего плохого не сделал, мистер. За что ж меня вешать?

— За шею, вот за что. Повешу, чтоб не врал, дед.

— А я и не вру, сэр. Не вру я.

— Тебе сколько лет?

— Скоро пятьдесят.

— А ты моложе, чем я думал. Но пятидесятилетие тебе справлять не придется. Ты упрям, как стадо баранов, но до пятидесяти тебе все равно не дожить. Выведи его.

Старик, как был в одном ботинке, вышел на улицу, и Джек перекинул веревку через ветку клена. Он завязал узел, соорудил, продев веревку через отверстие в узле, толстую, на манер собачьего ошейника, петлю и накинул ее Стритеру на шею.

— Последний раз спрашиваю. Где этот поганый куб, куда ты бочки вез?

— Господи помилуй, мистер, да нет у меня никакого куба! Вы что ж, думаете, я вас за нос, что ли, вожу? Вы же мне петлю на шею надели. Думаете, я б не сказал, если б знал? Пожалуйста, мистер, я не хочу умирать.

— Послушай, Джек, может, не стоит, а?.. — Фогарти била дрожь. «Чертов старик, попался на мою голову. Вроде как смотришь кино и знаешь, чем кончится», — говорил он впоследствии.

— Говноед! — взорвался Джек. — Где куб?! ГОВНОЕД! ГОВНОЕД!

Не дожидаясь, пока старик ответит, Джек потянул за свободный конец веревки, и Стритер повис в воздухе. В последний момент он сумел высвободить одну руку, подпрыгнуть и растянуть сжимавшую шею петлю.

— Свяжи его снова, — приказал Джек, и тут только Фогарти осознал, что он — сообщник, соучастник преступления, а связанный мальчишка — свидетель. Этой ночью будет два убийства, а не одно. Вот до чего ты дошел, Фогарти. Вот в кого превратился под началом Джека.

Он связал старику руки, после чего Джек обмотал веревку вокруг собственного пояса и рук, чтобы не соскочила, и снова потянул ее на себя и отступил назад. Ноги старика оторвались от земли, он захрипел и выпучил глаза, язык вывалился у него изо рта и повис. Тут Бартлетт закричал как зарезанный, а потом начал плакать, и Джек отпустил веревку. Старик рухнул на землю.

— Оклемается, — сказал Джек. — Такого психа, как он, не так-то просто отправить на тот свет. Окати его водой.

Фогарти подошел к водопроводному крану, наполнил полведра и облил Стритера. Старик открыл глаза.

— Послушай, может, он правду говорит? — предположил Фогарти.

— Врет.

— Что ж, в таком случае у него неплохо получается.

Джек взял у Фогарти пистолет и помахал им перед лицом Стритера. «Этим он, по крайней мере, его не убьет», — подумал Фогарти.

— Вешать тебя — замучаешься, — сказал Джек Стритеру, — поэтому я лучше тебе мозги вышибу. По всей лужайке разлетятся. Даю тебе последний шанс.

Старик покачал головой и закрыл глаза. Улыбка исчезла. «С ней я все-таки справился», — подумал Джек. Но тут старик вновь привел его в бешенство. «Это ты меня довел до такого состояния, — рассуждал Джек. — Это из-за твоего проклятого деревенского упрямства я стал садистом, черт возьми». Он приблизил пистолет к голове старика и тут только подумал: «Фогарти». И проверил барабан. Ни одной пули. Смерив Лихача презрительным взглядом, он вернул ему незаряженный пистолет и достал из кармана свой, 38-го калибра. Стритер все это видел. Он начал дрожать мелкой дрожью, нижняя губа отвисла. Мало того что улыбка исчезла — выражение лица у старика было такое, словно за все пятьдесят лет своей жизни он не улыбнулся ни разу. Джек выстрелил. Стритер, оглохнув на правое ухо, дернулся всем телом. Джек выстрелил снова, на этот раз возле левого уха.