Все сложно - Тара Девитт

Точно. Мои глаза мокрые, да к тому же опухли, почти как при анафилактическом шоке. Я позволяю себе всхлипнуть, и по красивому лицу Майера проходит вереница эмоций: злоба, грусть, желание меня утешить… Ободряющая улыбка зарождается в уголках его рта и в ту же секунду гаснет. А я, освобождаясь от адреналина, начинаю стучать зубами.

– Тебе холодно? – спрашивает Майер.

Я мотаю головой. Запоздалая слеза, стекающая по лицу, кажется мне обжигающей. Май ведет меня в ванную, укутывает в полотенце и сажает на крышку унитаза, а сам начинает набирать воду.

– Н-н-не делай, п-пожалуйста, очень горячую.

Майер оборачивается и, нахмурив брови, изучает мое лицо. Я знаю, что сердится он не на меня.

– Конечно.

Я вытягиваю обожженную руку из кокона полотенца и смотрю на нее. Краснота почти спала. Похоже, я пострадала больше психологически, чем физически.

– Мне только кофе с головы смыть, – шепчу я, и Майер кивает.

Я много раз представляла себе, как разденусь перед ним в гостиничном номере. В моих теплых влажных мечтах все было не так, как получилось на самом деле. Тем не менее я снимаю одежду, поворачиваюсь к Майеру спиной и без предисловий залезаю в ванну. Мама всегда купала меня, если я приходила домой с ободранными коленками или чем-нибудь огорченная. Видимо, мне и сейчас хочется, чтобы обо мне позаботились, и, зная, что Майер готов взять эту роль на себя, я не борюсь с искушением.

Вода чуть теплее температуры тела: помогает расслабиться и не дрожать, однако не травмирует обожженную кожу. Стоя за моей спиной, Майер направляет на меня лейку душа. Греясь под одеялом из мягких струек, я рассказываю обо всех событиях вечера. Не пропускаю ни одной высокой или низкой ноты.

Я запрокидываю голову, Майер наносит на мои волосы шампунь, но его осторожные пальцы останавливаются, когда я начинаю рассказывать про ту женщину.

– Наверное, мне хотелось себе что-то доказать… Доказать, что я чего-то стою, даже когда тебя нет рядом. Весь зал был со мной, все были в восторге. А я, вместо того чтобы наслаждаться смехом, зациклилась на негативной реакции одной-единственной зрительницы. Зачем я позволила ей довести меня до такого? – Я неподвижно смотрю в потолок, пока Майер смывает пену с моих волос. – Ты был прав, когда говорил, чтобы я не рассказывала ту шутку со сцены.

Несколько свежих слезинок скатываются по моим вискам. Майер ударяет кулаком по крану, выключая воду.

– Фи… Даже если бы ты не произнесла ни одного грубого слова и если бы весь твой номер годился для выступления в детском саду, это ничего не изменило бы. Есть люди, которые всегда находят повод для недовольства. Эта женщина должна была знать, куда пришла. И она не имела бы абсолютно никакого права физически на тебя нападать, даже если бы ты ее назвала мерзкой сукой и предложила ей сжечь себя. Никто. Никто не вправе поднимать на тебя руку.

К концу фразы голос Майера перерастает в рык, он громко и нервно выдыхает. Я отвечаю кивком.

– Принесу тебе чего-нибудь надеть, – произносит он и выходит, а когда возвращается, я встаю, поворачиваюсь и позволяю ему завернуть меня в полотенце.

Взгляд Майера жжет мне лицо, но сама я не могу поднять глаза выше его шеи. Он затрудненно сглатывает.

– Дам тебе минутку, – говорит он, перед тем как опять выйти.

Я смотрю на принесенную им футболку. Она его, очень большая и мягкая. Спереди изображена собака в пестрой гавайской рубашке. Я подношу ткань к лицу и вдыхаю запах, насколько позволяет заложенный нос. Пожалуй, я оставлю эту футболку себе.

Майер сидит на краю постели, опершись локтями о бедра и закрыв лицо руками. Как только я появляюсь из ванной, он поднимает голову. В каждой черточке его лица, в каждой линии тела чувствуется сильнейшая усталость.

– Май, извини. Ты совсем измотан. Можешь остаться… Или уйти в свой номер, если здесь тебе трудно будет заснуть.

По лицу Майера что-то быстро промелькнуло. Что-то похожее на отчаяние. А глаза неподвижно смотрят на край футболки, из-под которого выглядывают мои ноги.

– Фи. Мне так тошно оттого, что я не был с тобой рядом. Прости меня.

– Ты ни в чем не виноват. К тому же со мной не произошло ничего смертельного. Это было паршиво, больно, страшно, и я стараюсь не мусолить те ощущения. Но я жива и даже здорова. Мне просто нужно… – Я сама себя обхватываю за талию, скрестив руки. – Нужно немного времени. День или два. До следующего выступления все уляжется. Может, благодаря этому случаю я наконец избавлюсь от кофеиновой зависимости.

Майер стонет.

– Черт! Не надо, Фи! Не пытайся перевести это дерьмо в шутку.

– Почему нет? Я должна уметь делать для себя то, что делаю для других. Да, на меня напали. Я не дура, я это понимаю. Но понимаю и другое: я первая нанесла удар своим оружием. А что происходит в жизни той женщины – вот этого я не знаю.

Я специально подбирала слова так, чтобы шокировать публику, и должна была осознавать возможные последствия. Еще одна моя ошибка – выделить из целого зала одного зрителя и направить всю свою силу на него, вместо того чтобы нормально работать. – Я вздыхаю. – Вот от этого мне плохо. Ничего, держусь. Потом я разберу этот случай по косточкам и использую как материал для нового номера. Или буду рассказывать на вечеринках. Если захочу.

Майер смотрит на меня и встает.

– Ты чего-то не договариваешь?

Я фыркаю.

– То есть?

– Я вижу, что ты глубоко потрясена, но думаю, дело не в кофе, раз ты о нем уже шутишь. Я тебя знаю, Фи. Что еще случилось? Она тебе угрожала?

Я отворачиваюсь.

– Скажи мне, Фи. Прошу тебя.

Я вздыхаю и, все так же не глядя на Майера, передаю ему слова той женщины о моем материнстве. Они жгут мне горло и мешают дышать. Чувствуя, что Май подходит ко мне, я торопливо добавляю:

– Вдруг у нее ребенок с какими-то поведенческими проблемами, и я задела больное место.

Мало ли…

– А кому-то другому твоя шутка, возможно, напомнила, что за детьми надо следить. Может, родители той маленькой засранки, если бы услышали тебя, то восприняли бы твои слова всерьез и перестали бы мнить, будто солнце светит из задницы их чада. Ну или хотя бы о чем-то задумались. Шутка хорошая, Фи. Я не хотел, чтобы ты с ней выступала, только потому, что всегда жду от людей какой-нибудь гадости и боялся, как бы