Записка Анке - Николай Шпанов

— Он наш ум. Мы пойдем за советом к нему.

Смешавшись, подтвердили тихими голосами:

— Мы пойдем за советом к нему.

Старик поднялся на дрожащие ноги. Гнусаво растягивая слова, торжественно провозгласил:

— Совет пойдет за умом и советом Великого. Так решил совет. Солнце еще низко. Мы будем сидеть и думать. Когда солнце встанет и даст много света на землю, совет пойдет к нему. Светлый могучий Нум просветит его для совета своим детям.

Старик, кряхтя, опустился перед жаровней. Несколько молодых людей приблизились и подбросили в очаг углей. Все вместе стали раздувать пламя, пока оно синими языками не затрепетало под черными клубами поднимающегося к крыше столба.

Так, молча, грея руки над очагом, сидели почти до полудня. Бесстрастны были коричневые скуластые лица. Ничего не выражали вороватые взгляды узких раскосых глаз. Даже волосы — и те своими прямыми безвольными прядями иссиня–черных косм выражали одно лишь терпение. Когда солнце заглянуло косым лучем в самую хижину, ближайший к двери встал:

— Отец, солнце встало высоко и осветило ум Великого.

Старик вздрогнул, очнувшись от оцепенения. Он встал,

опираясь на плечо ближайшего гостя. Медленно передвигая ноги, вышел на улицу.

Весь совет так же медленно следом за стариком пошел к краю поселка. Миновали последний черный дом. За низким холмиком открылся вид на уединенную лощинку, сплошь покрытую серебряным мшистым ковром.

Посредине лощинки, на мягком ковре полярного мха стоял дом. Четырехугольный как ящик. С плоской крышей. Он резко отличался своими серыми бревенчатыми стенами от домов поселка, сложенных из блестящих черных глыб. Вместо полога, вход был прикрыт солидной дверью на толстых медных петлях. В середине двери блестело круглое стекло иллюминатора.

Старик осторожно поднялся на порожек перед дверью и заглянул в иллюминатор. Приглядевшись, обернулся к спутникам:

— Войдем к Великому.

Все, как один, опустили головы и следом за пригнувшимся к самой земле стариком вошли в окованную дверь.

Внутренность дома, в который пришел совет, не имела ничего общего с остальными хижинами. На досчатом полу в середине возвышался просторный массивный стол. При этом бросалось в глаза, что грубо сколоченная из толстых досок крыша стола покоилась на резных ножках старинной работы. По стенам тянулись грубые полки, заставленные книгами, заваленные доверху секстантами, буссолями, подзорными трубами. На видном месте висел морской хронометр.

У одной из стен, поодаль от других вещей, стоял морской рундук, оканчивающийся сверху высокими витыми колонками. Между колонками был натянут полог из тяжелой ткани. По совершенно выцветшему фону ярко горели шитые серебром якоря. Перед занавесью висел тяжелый кованый фонарь, по–видимому, очень старый.

Вся внутренность дома была ярко освещена сквозь широкий кап, возвышающийся над крышей шатром медного переплета. Свет играл и переливался на чеканной отделке старинных пистолетов, повешенных длинным рядом около рундука. Из–под темных болячек ржавчины ярко поблескивал никель нескольких современных револьверов. Сразу бросались в глаза широкие двойные стволы браунингов и короткие дула бульдогов.

Большинство предметов были покрыты тонким налетом черной смолистой копоти. Резкий запах чадящего каменного угля шел из–за низкой железной двери, ведущей в следующее помещение,

Старик, приведший совет, на цыпочках прошел прямо к этой двери. Низко склонился перед нею и, сделав несколько таинственных движений руками, отворил. Открылась узкая темная клеть, почти сплошь занятая большой чугунной жаровней, по–видимому, переделанной из старинного корабельного камбуза. В жаровне ярко краснели большие куски каменного угля. Струйка удушливого дыма лениво тянулась в свисающий с потолка колпак.

Один за другим вошедшие члены совета подходили к двери чулана и кланялись в пояс очагу. Потом чинно садились на пол вдоль стены. Только старик вошел в клеть и подбросил из ящика уголь в очаг.

Все делалось в абсолютной тишине.

Старик медленно и торжественно подошел к задернутому расшитым пологом рундуку. Подняв трясущиеся руки, загнусил дребезжащим обветренным тенорком:

— Великий, мудрый, светлый! Можешь ли выслушать нас, твоих младших неразумных братьев?

Он медленно, осторожно раздвинул полог. Устремленным вверх взглядам сидящих на полу представилась огромная копна пушистых седых волос. Копна шевельнулась. Поднялась голова старика с правильным лицом, ничего общего не имеющим с угрофинскими чертами присутствующих. Крупный нос, правильный, четко обведенный седыми усами рот, ясные, голубые глаза, внимательно смотрящие из–под нависших кустов белых бровей. Маленькие, прижатые к черепу раковины ушей. Все это обличало в нем чистого арийца.

Великий приподнялся в постели и испуганно обвел взглядом пришедших.

Он заговорил быстро–быстро на языке, непонятном пришедшим. Вытянув руки, точно загораживаясь, выкрикивал:

— Опять, опять… не надо мне, Маньца, уведи их… Не надо мне их… Ты же видишь., что все они мертвые… Сейчас мясо отпадет от их костей и кости будут стучать… А–а–а! — неожиданно разразился он пронзительным криком, пытаясь задернуть штору.

Но старик подбежал к Великому. Сморщенной рукой, похожей на лапу когтистой хищной птицы, он стал властно и в то же время нежно водить по взъерошенным седым космам.

Великий прильнул было к этой когтистой руке, но вдруг оттолкнул ее:

— Уйди, старик… Я не хочу тебя… Уйди сейчас же.

Голос его сделался властным. Глаза сосредоточенно

уставились в лицо дрожащего старика:

— Я приказываю тебе уйти и увести отсюда всех!

Но старик опустился на колени перед постелью и, обернувшись к членам совета, загнусил:

— Други, просите Великого, он должен просветить нас. Светлый Нум посетит его для нас… Иначе большая беда придет к нам.

В комнате поднялся заунывный вой. Все наперебой, гнусаво растягивая слова, кричали в сторону Великого. Качались телами, молитвенно вытянув руки. А старик бубнил, склонившись к изголовью.

Вдруг входная дверь стремительно распахнулась. Держась за медную скобу, на пороге застыл мальчик лет двенадцати. Отличное по цвету от туземцев лицо его носило на себе некоторые черты их типа: удлиненный косой разрез глаз и широкие скулы. В остальном он был европейцем. Правильный рот, крупный прямой нос.

Яркими голубыми глазами, совершенно такими же, как глаза Великого, мальчик быстро оглядел собрание. В лице его отразилось недоумение, перешедшее в гнев. Звонкий детский голос прорезал воющий шум, наполняющий горницу.

— Замолчите вы все!