Дети Брагги - Арина Воронова

— Я дам тебе на ночь отвар, в котором будет малая толика меда. Если я подобрал травы верно, он разбередит то, что забыто. Учти, это может оказаться довольно болезненно, не зря же что-то в тебе стремится об этом забыть. Но то, что произойдет с тобой в видениях, если таковые снизойдут к тебе, властью Идунн поможет в испытании.

Пустота. Он висит в пустоте.

Пустота и боль, от которых не уйти ни в сумерки болезни, ни в забытье.

И глаз не закрыть, хотя Скагги не знал, глядит ли он вдаль, или ищет внутренним взором что-то в себе самом.

Будто смотрит с большой высоты, а под ним вздымаются горы, бегут, петляя, реки, стремятся к дальнему морю. И стальная, серая его гладь пестрит многоцветными парусами… И серая с черными потеками сажи громада, что звалась когда-то Рьявенкриком, и сбирающаяся у ее подножия стая белых и полосатых корабельных крыльев…

А по равнинам ползут бурлящие клубы пыли — движутся бесчисленные рати. А еще ему чудилось чье-то лицо, но черты его оставались неуловимы, лишь только усы и борода раздвигались в довольной улыбке, когда сталкивались, вспыхивая на солнце черточками стальных клинков, два потока клубящейся пыли…

Рагнарек. Каждый блеск этих черточек — шаг к Рагнареку.

— Что это с ним? — растерянно спросил Грим у Ванланди, увидев, как мечется по лавке Скагги.

— То же самое, что было и с тобой, — сумрачно ответил сидящий подле спящего скальд Светлого. — Только, судя по тому, как шевелятся его губы, я бы предположил, что Фрейр был милостив к нему, и мальчик что-то вспоминает.

Внезапно тишину угомонившегося на ночь лагеря прорезал протяжный леденящий душу, нет, не крик, скорее стон. Ванланди вскочил, с ужасом и тревогой уставившись на слабо светящееся окно дома напротив. Грим тоже на мгновение застыл, будто скованный стальными обручами ужаса, — в этом искаженном непереносимой болью голосе он узнал голос своего отца. В следующее мгновение он уже выпрыгнул в раскрытое окно.

Рукоять меча удобнее легла в ладонь. Металл под оплеткой казался теплым на ощупь, живым. Из меча по его руке все вверх и вверх, распирая грудь, проникая в мозг, лилась готовность, жажда боя.

Взмахом левой руки Грим отбросил полог, правая крепче сжала рукоять меча. Он почувствовал, как клинок поднимается, поднимается, невероятно легкий в его руках, и в то же время весьма тяжелый. Меч был частью его тела, продолжением его рук, его плеч, его разума…

— Нет! — крикнул он, увидев фигуру, склонившуюся над лежащим на скамье Эгилем.

Клинок сверкнул, поймал отблеск факела у двери, и отблеск его упал, прочертил полосу поперек лица обернувшегося человека, и Грим увидел тусклый блеск бронзы, качнувшиеся у налобной повязки яблоки. И глаза.

Серые в сети лукавых морщинок глаза, изумленно взирающие на незваного гостя.

Занесенный клинок застыл в воздухе, и Гриму стоило немалого труда, чтобы совладать с собой и не дать мечу обрушиться на стоящего пред ним беззащитного человека.

— Во имя Одина, Стринда… Я же мог снести тебе голову, — выдохнул он.

— И после, конечно, пожалел бы об этом.

Стринда выпрямился. Руки его были пусты — ни ножа, ни даже чаши. Но он стоял подле Эгиля, который только что так страшно стонал, а теперь явно был без сознания.

— Что ты делаешь? — с тревогой спросил Грим. — Что с отцом?

По-прежнему сжимая рукоять меча, он подошел поближе.

— Боги, неужели он мертв…

— Нет. — Амунди перевел взгляд на расслабленное лицо Эгиля. — Еще нет.

— Еще? — Грим остановился у ложа, но смотрел не на отца, а на целителя. Что ты имеешь в виду?

— Жизнь уходит из него, но он не в силах и умереть. Хотя доверься я своему опыту целителя, я сказал бы, что такое невозможно и что ему недолго осталось. Неужели ты настолько слеп, чтобы не видеть, что происходит?

— Но… он не старый еще человек, он способен держать в руках меч, справиться с конем. Да что там — еще позавчера он. весь день провел в седле! Грим попытался уцепиться, как за соломинку, за эту поездку к заливу.

— Да, пока кто-то или что-то еще поддерживает его, — грубовато ответил целитель. — Иногда ас, которому отдал себя скальд, придает ему сил, но и те сейчас оставляют Эгиля. — Он вдруг посмотрел на Грима в упор. — Ты готов вернуться в Круг?

— Нет! — вырвалось у сына Эгиля. — Нет!

— Разве возвращение видений и рун ничему не научило тебя?

Чтобы избавиться от взгляда целителя, Грим опустил глаза на отца. И увидел, как чуть колеблются на его лице тени факелов, подчеркивая истощение и слабость. Серебристая борода поредела так, что просвечивали очертания челюстей, сквозь натянутую кожу четко обозначились хрящи носа. Волосы, отброшенные со лба, не скрывали хрупкости височных костей. Но потрясло Грима не лицо, а кожаный панцирь, облегающий обнаженный торс отца. Стянутые тугой шнуровкой полосы плотной кожи держали его спину прямо, даже слишком прямо. Ремни стягивали оба широких плеча. Кожаные наручи, края которых иногда выглядывали из рукавов отца, были усилены сталью.

— Месяц назад, когда затянулась рана и Эгиль обнаружил, что не в силах распрямить спины, мы с Гранмаром сделали для него этот панцирь. — Голос Амунди был бесцветен. — Это позволяло ему казаться воином, а не трухлявым деревом. Это позволяло ему, как ты только что говорил, держать меч.

Он умирает. Но он жив… Поддерживающий скальда Один… Мысли в голове Грима кружились бешеным хороводом.

— Во имя Идунн! — пробормотал Грим. — Стринда, скажи, что это неправда!

— Я не стану тебе врать.

Боль закрутилась тугим узлом внутри, заполнила грудь и подступила к горлу.

— И руны ничего не могут поделать?

— От них ему становится только хуже. Из-за рунной волшбы каждый раз приходилось все туже шнуровать ремни.

— А ты?

— Я уже все сделал. — Голос целителя на миг дрогнул, все же оставаясь твердым. — Я дал ему отвар из листьев молодого багульника и белены.

Грим побледнел.

— Сколько?

Амунди улыбнулся, но в этой улыбке не было радости.

— Достаточно, чтобы унять боль. И это получилось. Ему… стало несколько лучше…

Грим почувствовал, как у него холодеют руки.

— Ты сам учил меня, Стринда, — размеренно выговаривая слова, начал он, что сочетание багульника и белены смертельно.

— Как и раны, как и боль. — Стринда перевел взгляд на безжизненное тело на скамье. — Он сам это выбрал, Грим. Я не принуждал его. Как и ты, как и каждый из Круга, он знал об этом средстве. Это было его решение, его риск.

— Риск? Ты говоришь о риске, травник? — Грима попеременно окатывало краткими волнами растерянности и гнева. — Каждый, кто пьет этот отвар, уходит на самый дальний край снов. А потом… Потом пьет и пьет, и пьет его, пока сны и травы не разъедают его раз и навсегда! Во имя всех асов, Амунди, ты опоил его до смерти!