Токио - Мо Хайдер

Когда вечером я увидела Джейсона, казалось, между нами ничего не произошло. В маленькой гардеробной у зеркала я поправляла макияж. Он остановился по пути в бар и сказал:

— Я знаю, что тебе нужно. Знаю, что сделать, чтобы ты чувствовала себя лучше. — Он указал на мой живот и лукаво подмигнул. — Нужно лишь избавиться от небольшой неловкости, вот и все. Мы все устроим, когда вернемся домой.

Он ушел, а я осталась сидеть, глядя в зеркало на свое отражение. Удивилась, что ничего не чувствую. Совершенно ничего. Есть нечто жуткое в том, как быстро я ухожу в себя. Должно быть, выработалась такая привычка.

Вечер был странный. Я мало говорила с посетителями, так что некоторые девушки спрашивали, хорошо ли я себя чувствую. Время от времени я замечала, что Джейсон доверительно поглядывает на меня, стоя у бара. Однажды он поднял брови и губами изобразил какое-то слово. Я не поняла и не ответила.

Мама Строберри пила текилу. Я краем глаза наблюдала за ней, видела, как она зажигает сигареты и тут же забывает о них, оставляя тлеть в пепельнице. Она присаживалась на колени посетителей, при ходьбе крутила бедрами. Улучив момент, когда она осталась одна, я подошла к столу и села напротив.

— Строберри, — сказала я. — Мне по-прежнему нужно знать. Я хочу знать, какие истории вы слышали о Фуйюки.

— Тсс! — прошипела она, испуганно взглянув на меня. Ее голубые линзы отразили свет соседнего небоскреба и засветились, как бриллианты. — Ты забываешь всё, что говорит тебе Строберри. Всё.

— Я не забываю. Почему вы сказали, чтобы я ничего не ела?

Она глотнула текилы и неуклюже принялась вставлять сигарету в мундштук. Прежде чем она в этом преуспела, сломала три или четыре штуки. Наконец зажгла и посмотрела мне в лицо водянистыми глазами.

— Послушай, — сказала она другим, более мягким голосом. — Я тебе что-то скажу. Расскажу о матери Строберри.

— Я не хочу слушать о вашей…

— О матери Строберри, — настойчиво сказала она. — Очень интересная женщина. Когда она была девочка, маленькая девочка — вот такая, — в Токио не было еды. — Я хотела было прервать ее, но рука мамы Строберри меня остановила. Она говорила очень внушительно, а глаза ее смотрели куда-то поверх моей головы. — Знаешь что, Грей? Все голодные.

— Знаю. Они умирали от голода.

— Да. Да. Умирали. Ужасно. Но затем что-то случилось. Что-то удивительное для матери. Вдруг заработали рынки якудзы.

— Черные рынки.

— В Токио никто не называет их черными. Их называют голубыми. Рынки голубого неба. — Она улыбнулась в пространство, раскрыла ладони, словно описывала появление солнца. — Голубое небо, потому что только там в Токио нет облаков. Только там в Токио есть еда.

Она посмотрела в окно, за качающуюся Мэрилин. Был дождливый вечер, неоновые огни шипели и плевались, далеко внизу, на мокрой мостовой, сверкали маленькие искры. За пеленой дождя мерцала неясная линия горизонта, словно иллюстрация к забытой сказке.

— Там был самый большой рынок. — Она указала в ночь. — В Синдзюку. «Сияние над Синдзюку».

Я читала о рынках мафии в Синдзюку. Всегда думала, что в разбомбленном Токио они были невероятным зрелищем. Такое впечатление создавали сотни электрических лампочек. Рынки были видны за много миль, их огни сверкали над закопченными городскими крышами, словно луна над мертвым лесом. На прилавках лежали китовые консервы, колбаса из тюленьего мяса, сахар. Должно быть, на улицах царила атмосфера праздника, с деревьев свисали фонари, шипели угольные горелки. Мужчины, прислонившись к прилавкам, пили касутори[76] и сплевывали на землю. В те дни касутори было единственным заменителем сакс. Говорили, что третий стакан приводит к слепоте, но кого это заботило? Что значит слепота, когда все вокруг умирают?

— Мать Строберри любит рынок «Голубое небо». Всегда ходит с другими детьми смотреть машину босса якудзы. Она смотрит на машину, а место, где рынок, для нее словно небо. Она покупает там одежду, и хлеб, и тушенку дзанпан. — Строберри помолчала и искоса на меня посмотрела. — Грей-сан знает, что такое дзанпан?

— Нет.

— Тушенка из остатков. Которые остаются на кухне. В дзанпан мало мяса. Если якудза кладут в дзанпан больше мяса, они просят больше денег. Это все динь-динь. — Она изобразила звук монет, падающих на прилавок. — Динь-динь, динь-динь! Якудза едут в глубь страны, в Гумму и Канагаву[77], и крадут у фермеров мясо…

Она подняла на меня глаза и покаянным жестом сложила на столе руки. Неожиданно она показалась мне очень маленькой и юной.

— Что? — спросила я. — Что это такое?

— Дзанпан.

Ее голос снизился до шепота. Губы, густо накрашенные ярко-красной помадой, блестели.

— Вот что я хочу сказать, Грей-сан. Мать Строберри нашла что-то странное в дзанпан на рынке «Сияние над Синдзюку».

— Странное? — Я тоже заговорила шепотом.

— Грей-сан знает, кто правит «Сиянием над Синдзюку»? Банда Фуйюки.

— И что ваша мать нашла в тушенке?

— Жирная. Вкус плохой. Ненормальный. И кости. — Она заговорила почти неслышно. Подалась вперед, засверкала глазами. — Кости длинные. У свиньи таких костей не бывает, а для коровы они слишком тонкие.

Мне показалось, что в глазах ее засветилась печаль, она словно видела что-то постыдное. За окном качалась взад и вперед Мэрилин.

— У какого животного могут быть такие кости? — спросила я.

Она сузила глаза и посмотрела на меня, саркастически улыбнувшись.

— На рынке «Голубое небо» ты можешь купить что угодно. Можешь купить ошака.

Ошака. Где-то я это слово слышала. Ошака…

Строберри хотела еще что-то сказать, но в это время звякнул стеклянный лифт, и мы одновременно повернули головы. Алюминиевые двери распахнулись, и в вестибюль, как всегда неуклюже, слегка повернув голову с блестящими волосами, вышла незабываемая фигура. Медсестра Фуйюки. На ней был бежевый дождевик и такого же цвета кожаные перчатки. Очевидно, она явилась с приглашением.

Казалось, Строберри кто-то силой поставил на ноги. Она сильно покраснела, и даже макияж этого не скрыл.

— Господи! — прошипела она. — Ты знала, что она придет?

— Нет.

Не отрывая глаз от медсестры, я перегнулась через стол и прошептала ей.

— Что такое ошака? Скажите, что такое ошака?

— Тсс! — Она вздрогнула и передернулась, словно ей за шиворот кто-то сунул кусок льда. — Не говори так громко. Заткнись. Это небезопасно.