Я (почти) в порядке - Лиса Кросс-Смит

человека. Светило солнце, воздух был холодный. Час пролетел быстро. В буфете потасовка. Опять. Сигнал тревоги. Опять. Мясной рулет, картошка, хлеб. Я приготовил картошку. Вкусно.)

Одержимость Рая мысленно регистрировать происходящее помогало ему упорядочивать мир, который перестал иметь смысл. Он говорил сам с собой о том, что видел, слышал, какой запах ощущал и о чем думал, будто был драматургом, вроде Кристины, вечно расставлявшим декорации в той или иной сцене. Именно так он не давал себе сойти с ума.

(Отсюда мне не выйти. Надо приспособиться здесь жить. Стены бледно-зеленые. Туалет из нержавейки, как и вилка. Как ложка. Как нож. Прозрачной воды в нем немного. Люди здесь испражняются при чужих людях. Надо приспособиться здесь жить. Жизни здесь слишком много. В неволе. Жизни здесь нет. На холодный пол в большой комнате попадает солнечный свет. Перерезанный пополам. Я записываю свои наблюдения, чтобы не свихнуться. Я записываю свои наблюдения, чтобы сберечь психическое здоровье. Замечаю все, что можно, чтобы занять мысли, помочь себе справиться. Я записываю свои наблюдения, чтобы сберечь психическое здоровье. Замечаю все, что можно, чтобы занять мысли, помочь себе справиться.)

* * *

Адвокат, как и положено адвокату, предлагал подать апелляцию сразу после суда. Родители Рая были совершенно убиты горем и справедливо негодовали, считая, во-первых, что юрисконсульт провалил дело, а во-вторых, что и полиция тоже подпортила. При такой недостаточности доказательств его вообще не должны были арестовать. Родители, чтобы оплатить баснословные гонорары адвокатов и юрисконсультов, продали ресторан и часто общались с прессой. Они неустанно сотрудничали с программой «Освобождение». Они не сдавались.

Иоланда Монро, вместе с еще одним новым адвокатом, утверждала, что рассмотрение дела Рая было пристрастным, так как присяжные из-за их влияния и власти Блумов необъективно относились к этой семье. Твердых доказательств, что Рай совершил преступление, не было, к тому же было обнаружено видео, свидетельствовавшее о его алиби, – шероховатая запись с двух разных камер наблюдения, как он идет по улице, одетый так, как сам описал. Это доказывало, что он гулял по улице не менее двух часов до того, как Кристина и Бренна умерли, и что он еще гулял в момент установленного времени смерти, в нескольких километрах от их дома. До начала рассмотрения дела в суде Рай умолял своего адвоката раздобыть эти видео, но ему было сказано, что в нем не было необходимости.

С помощью программы «Освобождение» его оправдали, когда установили, что преступления совершено не было. Спустя шестьсот девяносто четыре дня после заключения его освободили из тюрьмы.

* * *

Рай вернулся в родной город, где рядом были похоронены его жена и дочь, где у ресторана на берегу озера были новые владельцы, где половина населения подозревала его в убийстве. Еще находясь в тюрьме, он поручил родителям продать Медоносный домик и, когда вышел, поселился у них. Он терпел злобные взгляды и окрики людей, которые – невзирая на доказательства – так и не поверили в его невиновность. Он попробовал прижиться там, устроился на тяжелые строительные работы и трудился вместе с братом Хантера. Занимались они сносом зданий. Он работал дополнительные смены, до боли и полного изнурения, потому что, когда тебе больно и ты вымотался, жизнь кажется наказанием, а он как раз заслуживал вечного наказания за то, что ушел от Кристины и Бренны.

* * *

Как только он принял решение покончить с жизнью и перед тем как попрощаться, будто принялся настойчиво созерцать, как горит внутри стеклянной банки ее содержимое. И хотя мысль о самоубийстве часто приходила ему в голову и в тюрьме, только выйдя оттуда, он понял, что свобода не была ответом. Ответа он все еще не знал. Черт возьми, он даже не знал уже и вопроса.

За день до встречи с Талли на мосту он позвонил Хантеру, который теперь был шеф-поваром в ресторане с фермерскими продуктами в Биг Скай[75]. У них с Саванной незадолго до этого родилась девочка, и Хантер сказал Раю, что хотел бы держаться на почтительном расстоянии, так как понимал, как разрушительно было бы для Рая увидеть Хантера, Саванну и девочку, когда у самого Рая больше не было ни жены, ни дочери. Рай сказал, что хотел бы быть в курсе того, как подрастает их дочь, и от чистого сердца сказал, что рад за них и что из них получатся чудесные родители.

Говоря с Хантером, он думал, что это в последний раз. И изо всех сих старался говорить ровным голосом, даже когда попросил Хантера передать Саванне привет и что он надеялся их скоро увидеть, в их следующий приезд из Монтаны в Кентукки – на Рождество. Между тем Рай представил, как они вместе с ребенком летят его хоронить – после того как обнаружат тело, если его вообще обнаружат. Ему претило, что придется так поступить с ними – убить себя и омрачить их жизнь, когда она с недавних пор была согрета таким ярким светом.

Он позвонил родителям и тоже поговорил с ними как обычно, и ни тот ни другой не спросили, где он и что делает – ведь он взрослый человек. Он сказал родителям, что любит их. Отключился, сменил телефон на новый и тихо заплакал, а потом поймал попутку до Шуга-Мейпл, городка в ста двадцати километрах от Блума. Неделей раньше он продал свой грузовичок, соврав родителям, что ищет себе новый.

Рая подвозили еще два водителя грузовиков, прежде чем он добрался до Луисвилла и принялся бесцельно бродить по городу. Луисвилл он выбрал потому, что Кристина с Бренной обожали луисвиллский зоопарк, особенно маленького слоненка. Хотя бы раз в год они приезжали сюда всей семьей. А деньги он бросил в рюкзак потому, что, когда его освободили из тюрьмы, ему передали деньги от людей, которые собирали их, пока он сидел. Это были не все деньги – часть он оставил у родителей, – получив прощальное письмо, они прочитали бы, где именно.

Он молил о том, чтобы жизнь дала ему передышку. Он молил Бога дать ему знак. Он думал так: «Все это будет преследовать меня всю жизнь», а потом, в четверг, не прекращая молиться, забрался на мост. Он не хотел умирать, но других вариантов не было. Это был его единственный путь. Как еще ему было сделать так, чтобы все это прекратилось?

Талли

Впервые увидев фотографии Кристины и Бренны и Рая вместе с ними, Талли не смогла сдержать слез. Его Элеанор Кристина и Брайар Анна. Кристина была ясноглазая и красивая, как девушка из группы поддержки, и казалось, что с ней не может случиться ничего плохого. У Бренны были волосы Рая и те же россыпи коричных веснушек. На фото она была такой маленькой и такой живой: на одном подняла обе ручки вверх, рот широко раскрыт, она пронзительно визжала. Талли долго смотрела на фотографию, почти ожидая услышать этот визг. На одном из сайтов была ссылка на аудиозапись разговора соседа Рая со службой спасения 911, и у Талли перехватило дыхание. Как можно быстрее, чтобы не успеть ничего услышать, она закрыла вкладку на телефоне.

Рай сначала сидел, а потом встал, пока Талли смотрела на его фотопортрет арестованного: футболка горохового цвета, глаза утомленные, губы сжаты. Было там и фото, сделанное на Рождество перед смертью Кристины и Бренны: они втроем смеются, надели на головы оленьи рога и ужасные рождественские джемперы, Бренна на руках у Рая, Кристина положила руку ему на живот, смотрит снизу вверх на него. Семейный портрет: Рай в шутку сжат между матерью, пшеничной блондинкой, и темноволосым отцом, за ними широкий дуб, обильно поросший зеленой листвой. Талли отошла и закурила, пролистывая статью за статьей, проглядывая фотографию за фотографией его жизни до встречи с ней.

У нее в душе, как в калейдоскопе, крутились противоречивые чувства, и с каждым поворотом цветные стеклышки складывались в какую-то новую эмоцию. Рай был печальный мальчик, еще подавленный горем и хрупкий; Рай предал ее доверие и из-за мелочности связался с Джоэлом.