Хонас и розовый кит - Хосе Вольфанго Монтес Ваннучи

перешла ли Хулия границы дозволенного или же она наивная девушка, в руках которой оказались запретные вещи. Тем же днем, сидя за своим письменным столом в тени портрета матери Терезы, она спросила меня:

– Нормально ли, что девушка коллекционирует презервативы? Дочь одной подруги завела себе такое хобби. Что мне посоветовать матери?

– Презервативы из ткани или латекса?

– Из латекса.

– Тогда ничего страшного. У нее здоровый интерес к индустрии секса.

– Я не подозревала, что они бывают из ткани.

– Я тоже.

Однако сомнения отравляли не только семейную жизнь Иры, они распространялись и на благотворительную деятельность. До настоящего времени Ира считала, что бедняки – это замысел Божий. Подобно тому, как ювелир наряду с драгоценностями изготавливает бижутерию, Господь создает нуждающихся. Именно этот презренный продукт Творцу милее других, как ребенок-инвалид смирившемуся с горем родителю. Поэтому самый простой способ снискать его любовь – быть или стать убогим. Ира же выбрала богатство, но не из тщеславия, а лишь потому, что не хотела завоевать благорасположение Господа без особых усилий. Она намеревалась попасть на небо через игольное ушко, посвятив свою жизнь помощи несчастным. И хотя только что они ее разочаровали, отступать она и не подумает. Раньше помогать бедным было проще. Сегодня их число, вместо того чтобы сокращаться, растет, и многие из новых нищих отказываются от поддержки – они не бояться бунтовать и обирать ближних. Какие же паразиты эти бунтовщики! Если им не нравится их страна, пусть отправляются к коммунистам. Она не раз вызывалась организовать кампанию по оплате их отъезда, однако так и не провела ни одной, поскольку в глубине души не верила в существование коммунистических стран. Они казались ей чем-то вроде страшилок из ее детства – ложью, необходимой для запугивания детей и воспитания в них послушания.

Лишь этими переживаниями разум ее не довольствовался, в нем всегда было место для других. Предположение психолога заставило ее задуматься: бедность – психологический комплекс. Если так, то все это время она пребывала в гипнозе, омывая воображаемые язвы. Из этого предположения можно было сделать вывод, что, хлопнув в ладоши, она проснется в другом реальном мире, свободном от материальных лишений. Она собрала экстренное совещание. В присутствии представителей от ЦПН она попросила психолога отказаться от своих слов.

Лурдес, психолог, носила темные очки, была небольшого роста, коротко стриглась и обожала читать мексиканские журналы по вольной борьбе.

– Донья Ира, судя по вашей просьбе, вы меня неправильно поняли. Вы не под гипнозом, наоборот, у вас ясное сознание. Это бедняки находятся под внушением. Они передают это состояние души своим детям в процессе воспитания. Как будто всегда слушают одну и ту же пластинку, которая повторяет, что они жалкие, у них нет будущего, что они не выбьются в люди и быть эксплуатируемыми – их судьба.

– Не слышала большей глупости, – прошептала социальный работник.

– Интересная теория. Некий переход от Фрейда к Марксу? – напыщенно спросил Флорес.

– Я требую практических решений. Что нужно сделать, чтобы пробудить народ от гипноза? – попыталась выяснить Ира.

– Свернуть всю благотворительную помощь и направить нищих на лечение. Необходимо заложить основу нового мировоззрения.

– Лечение будет быстрым?

– Должно пройти время, поскольку бедняки реагируют медленнее, чем состоятельные люди. Если толстосуму требуется от трех до пяти лет психотерапии, то у попрошайки на нее уйдет больше десяти.

– Предположим, здесь в офисе сто тысяч бедняков. На их реабилитацию нам понадобится миллион лет, – вела вслух подсчет Ира. – Плохая идея. С последним мы управимся только в эпоху звездных войн.

Флорес так просто не сдавался.

– Во сколько обойдется терапия одного человека?

– Исходя из пятнадцати долларов за сеанс и четырех сеансов в неделю, получаем двести сорок долларов в месяц.

Цены называли в долларах, поскольку национальная валюта испускала дух.

Флорес во что бы то ни стало хотел отличиться. Во время разговора он смотрел на Иру, отслеживая эффект своих слов. Он продолжал:

– Только представьте себе, в стране, где месячный доход на душу населения не превышает сорока долларов, мы потратим полугодовое жалование на месяц психотерапии для одного бедняка. И нам придется транжирить капиталы в течение десяти лет. Не проще ли вручить несчастному эти двести сорок долларов, вместо того чтобы отдать их психоаналитику? С такими деньгами пациент безо всякой помощи поднимется на ступеньку выше по социальной лестнице.

Психолог встала со стула. Никто этого не заметил, поскольку она была настолько мала ростом, что, казалось, продолжала сидеть.

– Что за поверхностные суждения! Какой прок человеку в деньгах, если он размышляет как нищий из Бангладеш?

– По мне так пусть лучше думает как бедняк и будет сыт, чем наоборот, – заявил Флорес.

– Ты не ценишь психическое здоровье, потому что никогда им не отличался. Ты подменяешь гармонию материализмом, – вынесла свой вердикт психолог под одобрительное шушуканье остальных.

В разгар дискуссии я погрузился в раздумья. Принялся перебирать воспоминания, отыскивая в них Хулию. Однако произошло нечто неожиданное. Пытаясь ее представить, я не смог выжать ни частички ее образа из памяти. Лицо Хулии стерлось. Вместо него я созерцал пустой овал. Я смотрел на Иру, стараясь использовать ее как модель, чтобы нарисовать забытое лицо. Ничего не получалось. Хулия не помещалась в материнскую оправу. Что случилось с нейронами, хранившими черты лица Хулии? Их иссушил преждевременный артериосклероз? Нужно было срочно восстановить ее облик. Необходимо взглянуть на фотографии. Иначе как мне ночью наслаждаться эротическими фантазиями, как ее представлять? В капюшоне? Или моя любовь к ней мутировала, или у меня интоксикация мозга.

Глава XXIII

Расставшись с Хулией, я не старался ее забыть. Не предпринимал самых простых действий: не охотился на цыпочек в центре города, не звонил своей любимой бывшей ученице. Я стоически пренебрегал удобными случаями и сделался целомудренным ягненком.

Первое же письмо от Хулии накрыло монашеской рясой остатки моей инициативности. С тех пор я, как летописец, проводил все свободное время за письменным столом, чудом избежав появления горба.

«Расскажи мне в мельчайших подробностях о своих делах, мыслях и снах. Пусть твои письма станут откровенным интимным дневником», – просил я.

Вжившись в роль вечного любовника, я перечитывал письма Хулии, веря, что в каждом конверте меня ждала часть ее подлинной жизни, рассказывать о которой я ее просил. От невыносимой тоски я наделял мертвые каракули способностью оживлять и материализовывать любимую. Еще более глубоким заблуждением была моя вера в то, что благодаря обмену посланиями мы спасем нашу любовь.

Самые обычные письма той поры сейчас вызывают у меня улыбку.

На вопрос, вспоминает ли она еще обо мне, Хулия