Девятый камень - Кайли Фицпатрик

«Вчера утром меня пригласили к махарадже. Я тщательно оделась, выбрав один из самых скромных своих нарядов, накинула тонкую муслиновую шаль на корсаж платья с короткими рукавами. У меня появилось несколько новых платьев, сшитых портным в местечке, которое называется Марникарника, — у них свободный покрой, что более практично в этом жарком климате. И все же мое платье вызвало любопытство слуг, которых удивляют любые предметы иностранной одежды, — больше всего их поразило, что под платьем английской леди столько всего надето.

Меня проводили в западное крыло дворца, и я оказалась в комнате, которую никогда не видела прежде. Стены длинного и узкого помещения были почти полностью завешаны большими и маленькими картинами. Меня они очень заинтересовали, поскольку я не ожидала увидеть работы знаменитых художников. Энгр и Делакруа, а также залитые призрачным светом пейзажи Каспара Фридриха[42], которые так любил Франц. Я принесла с собой три картины моего мужа, решив, что не стану показывать махарадже все сразу, пока не увижу, что он действительно интересуется живописью.

По этой причине я была удивлена, когда ко мне вышел Говинда, а не махараджа. Мы почти не встречались с моим бывшим спутником, хотя изредка я видела его в летнем домике, безмятежном месте, где мы оба находили покой. Говинда извинился от имени принца, который просил передать, что задерживается. Потом Говинда захотел посмотреть на полотна Франца, объяснив, что он часто дает советы махарадже относительно приобретения картин для его частной коллекции. Часть картин он уже видел прежде, когда я приносила их в дом Гербертов. Я наблюдала за лицом Говинды, разворачивая три полотна, одно за другим. Он одобрительно кивал, но сохранял молчание, однако я уже научилась читать выражение его лица и видела, что он считает Франца истинным художником. По его просьбе слуга принес остальные полотна, хранившиеся в моей дорожной сумке.

Когда очередь дошла до женщины с лилиями в волосах, я ощутила боль, ведь это моя любимая картина. Теперь же она вызывала во мне печаль, потому что я видела в ее глазах, так похожих на мои, любовь — мою любовь. Возможно, Говинда почувствовал, что у меня изменилось настроение, или заметил мои вялость и слабость, поскольку поинтересовался состоянием моего здоровья. А затем, совершенно неожиданно, бросил на меня странный взгляд и в своей обычной спокойной манере сообщил, что намерен оставить службу у махараджи и вернуться в родную деревню, которая находится в гималайском королевстве Кашмир. Я не стала спрашивать о причинах такого решения, так как уже давно поняла: Говинда говорит только то, что считает нужным сказать. Поэтому я лишь попросила его зайти попрощаться со мной перед отъездом, ведь здесь, в Индии, он был самым близким для меня человеком.

Я прошла дальше, чтобы посмотреть картины на других стенах, а когда вернулась, уже появился махараджа, который о чем-то спокойно беседовал с Говиндой. Принца сопровождали двое крупных арабов и садху[43]в оранжевых одеяниях. Если бы не откровенный интерес принца к моему телу, я могла бы отнестись к нему с большим уважением. Впрочем, он вел себя приветливо и спросил о моей жизни в Лондоне. Мои догадки о его возрасте оказались верными: он не был старым человеком, пожалуй, я бы дала ему сорок два года, хотя здесь трудно определять возраст людей — их кожа остается гладкой, а руки и ноги сохраняют гибкость даже в преклонном возрасте. Я объясняю это занятиями йогой, которые укрепляют не только тело, но также разум и дух.

Принцу понравились все картины Франца, и он обратил внимание на мое сходство с „Венерой Ватерлоо“ — махараджа перевел взгляд с картины на меня, и мне показалось, что ему это понравилось еще больше. Он прекрасно отозвался о Синтии Герберт и, как мне показалось, искренне сожалел о ее смерти. Могу лишь предположить, что ему уже сообщили о судьбе девяти камней. Мысли о них вызывают у меня смущение, Барбара, ведь я почти убеждена, что смерть Синтии Герберт и убийства в Лондоне каким-то образом связаны, хотя с моей стороны, наверное, ужасно глупо верить в то, что пишут газеты.

Я вновь почувствовала, что махараджа с интересом изучает мои формы, словно я сама его к этому пригласила, не прикрыв каждый дюйм своей плоти, как это делают женщины из гарема. Я не дрогнула, но неловкое молчание дало мне возможность подумать о роскоши его внешнего вида, ведь его руки, пояс и тюрбан были щедро украшены самоцветами. Принц удивил меня, заметив мой собственный кулон. Он обратил внимание на его необычную форму и попросил разрешения его рассмотреть. Я неохотно расстегнула замочек — отказать принцу было бы неприлично, но все же мне не хотелось снимать кулон. Я объяснила, что в Англии есть традиция носить при себе волосы умершего человека как память о своей неувядающей любви. Когда я вложила кулон в его ладонь, то ощутила характерный запах изо рта махараджи. Меня это удивило, поскольку индусы не склонны к употреблению алкоголя. Быть может, потеря девяти бриллиантов заставила его приложиться к спиртному с самого утра?»

Сара аккуратно сложила листок и вернула его в шкатулку. Она вышла на балкон, откуда виднелись сумрачные воды реки, и уловила аромат жасмина, шорохи и вздохи темной земли внизу, увидела слабое сияние лунного света на гладкой коре деревьев. Вернувшись в свою комнату, она обнаружила, что слуги принесли ее вещи и поднос с ужином. Очевидно, сегодня вечером она уже больше не увидит своих хозяев, решила Сара, но она была им за это благодарна, сейчас ей хотелось только одного — поскорее оказаться в роскошной постели. Накрывшись одеялом, она еще успела подумать о Говинде — вернулся ли он в Бенарес из гималайского королевства Кашмир?

Священный город Бенарес стоит на левом берегу Ганга. Каменные здания теснятся друг к другу, высокие и голые, так что иногда возникает ощущение, что ты находишься в тюрьме или в крепости. Однако город разнообразят готические ворота, башни и арки, балконы и террасы, парапеты и узкие окна, балюстрады и башенки, купола и своды, любимые в самые разные века.

Эмма Робертс

Сару разбудили причитания мусульман и пряный аромат восточных цветов — двери балкона всю ночь оставались открытыми. Она оглядела комнату и представила себе Лили, сидящую за письменным столом из черного дерева, и старомодные гусиные перья, которыми она так любила писать. Босоногая девочка-служанка в белом сари бесшумно вошла в комнату с подносом в руках, заставив девушку отвлечься от размышлений. Служанка смущенно улыбнулась и вышла прежде, чем Сара успела с ней заговорить.

Первым делом, решила Сара, следует отправиться к портному, ей просто необходима новая одежда вроде платья из белого муслина в этой усыпляющей жаре и тяжелом, насыщенном самыми разными ароматами воздухе, дышать в котором было трудно даже утром. А поскольку сейчас муслин не носили, у Сары оставались лишь платья, привезенные из Лондона. Она вспомнила, как несколько месяцев назад к ней обратилась женщина из Движения за рациональное реформирование одежды, попросившая написать статью в «Меркьюри» в их поддержку. Сара согласилась посетить их выставочный зал, хотя и понимала, что мистеру Хардингу уже надоел ее интерес к деятельности «синих чулок».