МОЯ. Не отдам! - Айрин Лакс

заявляет в ультимативной форме.

— Ты даже не почитал.

— Мне не нужно читать, чтобы понять — ты без причин себя накрутила, — Дан разминает шею. — Пора раскручивать обратно.

— Тоже мне, веретено!

— Поговори у меня. Пора твой рот делом занять — сощурился. — Хватит твоему языку без дела трепаться.

— Не надейся даже. Теперь я ничего не хочу. Мне из жалости ничего не надо.

— Из какой еще, блять, жалости?! — взрывается злым шепотом. — Я дурею от твоего запаха, от объятий, от поцелуев! Хочется… даже не просто трахнуть, а выебать так конкретно, в тугую щелочку! Сутки не слезать, а ты херню какую-то городишь! Я тебя берегу. БЕ-РЕ-ГУ, поняла?! Потому что боюсь потерять и не переживу снова, если вдруг… по моей неосторожности, ошибке и чрезмерной уверенности в собственной правоте, ты снова пострадаешь! Я тебя очень-очень… — выдыхает. — ЛЮБЛЮ! Поэтому и не притрагиваюсь. Боюсь, стоп-кран не сработает, а для тебя окажется… слишком!

Последние слова Дан говорит громко, хрипло, с надрывом. По моему телу спиралью закручивается волны. Сшибаются друг с другом, сбивают с ног.

Хорошо, что сижу, иначе бы упала. Рухнула к ногам снежного великана — злого, встревоженного, переживающего.

Влюбленного?!

Влюбленного! В меня!

Осторожно опускаю сына на кровать рядом с собой.

— Любишь? — переспрашиваю.

На губах неуверенно дрожит улыбка.

— Люблю, — бурчит Дан и вдруг оказывается рядом, сметает в объятия, жадно дышит в шею, целует порывисто. — Люблю. Потерять боюсь. Не хочу снова один.

— Любишь! — таю. Повторяю. — Любишь-любишь?

— Люблю-люблю, — повторяет.

— Очень-очень?

— Очень-очень, — стискивает, жарко водит губами по шее, гоняя мурашки. — И знала бы ты, какая это пытка, — стонет, вобрав кожу в рот. — Какая это… пытка… Видеть, слышать твой запах и… отстранять себя.

— Не надо отстраняться. Мне нужно тебя почувствовать. Приласкать. Боже, как я этого хочу! Очень-очень…

— Тогда… Можно устроить, — глотает. — Сегодня же тебя выпишут, и я… Я к твоим услугам.

— Весь?! Целиком? Полностью?!

— Да, — кивает решительно. — Я постараюсь быть сдержанным. Очень.

— Ох… — выдыхаю. — Надеюсь, в следующий раз мне не придется писать петицию о расставании только для того, чтобы услышать от тебя признания в любви.

— Так это была петиция о расставании? Охренела?!

— Ты же не дочитал. Там, да… Много всего.

— Весь мозг вынесла.

— Значит, приманка сработала.

Дан смотрит на меня с удивлением, воспользовавшись удачным моментом, прижимаюсь к его рту губами, целую жадно. Он со стоном врезается в мой рот в ответ, стискивает рукой, алчно шарит всюду по телу, бранится.

И при этом второй рукой придерживает сына, лежащего рядом со мной. Впрочем, я делаю точно так же. Наши пальцы совсем рядом друг от друга, а рты тесно впаяны, языки переплетаются.

— Хватит! — Дан отстраняется. — Хватит, не то…

Взгляд безумный, горящий.

Рот влажный, приоткрытый.

Интересно, он тоже видит меня настолько голодной, отчаянной?

— Ты просто не представляешь, как мне тебя не хватает. И когда я вижу, как ты отстраняешься, всякая чушь в голову лезет…

— Значит, буду вытрахивать твою чушь, — обещает Дан и переводит взгляд на сына.

Я тоже смотрю на Дэнчика, чтобы снизить градус напряжения, но… не выходит.

Смотрю на нашего сына. Черт, а…

— Мы сделали его вдвоем, — шепчу. — Целого человека.

— Угу, пиздец, какая ответственность!

— И радость. Радость же, Дан. Признай.

— Признаю, — отвечает мгновенно. — Знаешь, как-то не хочется однажды прийти и получить в рожу петицией о недостатке моего внимания к сыну и лишении моих прав на отцовство.

— Думаешь, я на такое способна?

— Не знаю. Но меня от себя отлучить хотела.

— Это была уловка. Ты повелся…

— Кто знает, кто знает, — тянет. — Вечером проверим. Уловка или нет. Покажешь, как соскучилась?

— Да я… Я… — захлебываюсь восторгом. — Хоть сейчас.

— Тише, — осаживает. — Не хочу ходить с трусами, полными спермы. Едва держусь.

— Хорошо. Тогда… Вечером, да?

— Да.

— Только не передумай.

— Какое «передумывать»? Я договорился о выписке, заберу вас после обеда, — ухмыляется. — Пути назад не будет. Понимаешь? Я тебя не отпущу. Не отдам. Моя.

— Да, — киваю. — Да-да-да…

Глава 54

Ника

Очень любопытно, куда везет нас Дан.

Меня и сыночка.

Я не знаю, что Дан подразумевает под словом «дом». Может быть, даже прикупил недвижку какую-нибудь в моем родном краю, кто его знает. Разумеется, я бы возмутилась, что это нелогично и просто глупо — покупать недвижимость, когда у меня уже есть дом с участков.

Вкладываться в недвижимость на абы как тоже нельзя. Нужно подходить с умом. К примеру, я знаю несколько участков, в которые хотела вложиться, как инвестор… Поправляю себя: зна-ла.

Сколько времени прошло, а? Сколько времени минуло… У меня уже сынишка — вон какой… богатырь. Тискаю его, целую спящего. Похож на своего папу, до ужаса похож! А глазки — мои. Мои бусинки!

Я испытываю ни с чем не сравнимый восторг, когда смотрю на нашего сына. С любовью бесконечной смотрю, потом перевожу взгляд на белобрысый затылок Дана, сердце снова подхватывает бурным потоком чувств, меня уносит, а потом вж-ж-жух — словно падаю с высоты в потоке Ниагарского водопада. Все ревет, шумит, вода брызгами… Вот как я могу описать свои чувства к этому мужчине — слишком мощные, слишком шумные, требовательные! Ему, может быть, моя громкость и энергичность, вся — слишком. Надо, наверное, дозировать как-то, м?

— О чем задумалась? — интересуется Дан.

— О водопаде.

— Серьезно?

— Да.

— И что это значит? — хмурится. — Ты давай, поменьше со мной в шарады, Моника. Прямо говори!

— Я думаю, устоишь ли ты под водопадом. Не будет ли слишком?

— Там все не так просто, да? — ерзает на сиденье. — Подвох есть. Это же ты, Моника. Тут по-любому есть подвох. Ты не прямо про водопад. С намеками!

— Сегодня я не буду делать тебе мозг. Просто я тебя так сильно люблю, что чувствую, будто это водопад, в самой-самой бурлящей его точке. И еще не придумала, как это… уменьшить.

— Охренела? Уменьшить она хотела. Я несколько месяцев жил надеждой на гребаное чудо, даже, блять, молился,