Де Бюсси - Анатолий Матвиенко

– Опалинский? Он убит?

– Главный который, великий маршалок коронный?

– Да. Он кричал: сдавайтесь!

– Ушел. Среди мертвых не было его. А вот его подручного я прихватил. Станем на привал, побеседуем по душам.

Короткий отдых Павел позволил нам после полудня. Тепло костра согрело меня впервые за много месяцев. Одуряющий запах каши с кусочками мяса заставил мой желудок судорожно сжаться голодными спазмами. В борьбе с желанием проглотить весь походный котел разом, я начал брать по глотку, тщательно пережевывая. Ослабевшие зубы шатались, десны кровили, кашель не отпускал… Но это такие мелочи! Я на воле! Я вырвался из треклятого подвала! Пусть не самой низкой ценой.

Казаки проверили повязки, но пленного не освободили, не позволили поправить тряпицы. Каши ему тоже не перепало. Воевода, насытившись, присел перед ним на корточки.

– Ты кто?

– Хорунжий Подолинский.

– Начало хорошее. Кто сообщил вам о побеге?

Худое скуластое лицо раненого, бледное от потери крови, перекосилось усмешкой.

– А вы не догадались? Станислас Пашкевич, конечно. Он не предавал вас, де Бюсси. Пан Опалинский специально его подослал.

– Твою ж… налево!

Я выстрелил несколькими крепкими выражениями, что обогатят русский язык столетиями спустя и будут визитными карточками русских за границей.

– Что же он хотел? От пленника?

– От де Бюсси – ничего. Вы служили приманкой. Опалинский намеревался выяснить, кто примется вас выручать. Французы уехали, но кто-то же остался, французской заразе сочувствующий. Улов получился более чем неожиданным, когда на свидание с вами попросилась вдова Чарторыйская.

– Она еще при чем?!

– Я же говорю – неожиданно получилось, когда отец начал выводить дочку в свет. Даром что вдова в трауре, она и средь незамужних девиц выделилась, как лебедь. Племянник Радзивилла Сиротки и растаял.

Он умолк, присаживаясь поудобнее, что в связанном виде нелегко. Я же начал склоняться к методам допроса в полевых условиях, если мерзавец не продолжит говорить.

– Чарторыйская попросилась к вам на свидание – пан Сиротка позволил. Затем бросилась к его ногам: даруй французу свободу, тот поставил условие замужества за его племянником. Та, как и следовало ожидать, согласилась. Красивая женщина! И что же она нашла в вас, де Бюсси?

– Вам не понять.

– Куда уж… Только французам и литвинам известны великие истины.

Пальцы Ногтева впились в рукоять казачьей нагайки. Допрос в полевых условиях без ограничения методов принуждения к красноречию, несомненно, известен и здесь, а уж искусство пытки во времена Ивана Грозного возвысилось до национального спорта. Поляк заметил угрозу и возобновил рассказ, пока воевода не дал волю гневу.

– Вторая рыбка, клюнувшая на наживку, – вот она, московитская. Там еще проще. Станислас «случайно» подсел в корчме к Ясю и Касьяну, дату побега назначили на вчера, и знаете – почему? Утром Чарторыйская пошла под венец с Петром Радзивиллом под торжественное обещание пана Сиротки скоро выпустить некоего французского узника на все четыре стороны. Но живым из Речи Посполитой вам никогда не позволили бы уйти. Представляю слова мужа после первой брачной ночи: увы, коханая моя, ваш протеже пробовал сбежать из Вавеля и был убит, – Подолинский оставил издевательско-насмешливый тон, с вызовом заявив: – Жаль, не прикончили вас сразу, не ждали мы от русских такого отпора. Ладно, в прошлый раз гнали до Аушвица, и теперь не уйти…

Он что-то еще лопотал, враждебное и оскорбительное, но его слова не доходили до моего разума, погребенного под тяжестью сообщения: Эльжбета вышла замуж! И ночь побега стала для нее брачной! Лучше бы я продолжал гнить в Вавеле, Ясь с Зеноном остались бы в живых. И казаки тоже, а городскую стражу, порубленную ими на берегу Вислы, отчего-то совершенно не жаль.

Магнат обманул Эльжбету, обвел вокруг пальца. Бедная моя! К ее жертвенности и совестливости – крупицу бы здравого смысла, умения различать в людях затаенную подлость… Или верного спутника, способного открыть ей глаза на человеческие пороки. Как жаль, что ее святая простота неразрывно связана с детской наивностью!

Конечно, знатный литвин вряд ли хуже смоленского вельможи, но как представлю – она с ним на брачном ложе… Он тешится ее прелестями… Хочется воскликнуть: Павел, возвращаемся в Краков, у меня незаконченное дело! Но в таком виде меня одолеет даже комар.

На Станисласа гнева не держу. Засланный он был с самого начала. И так ловко сыграл роль конченого тупицы! А Радзивилл с племянником при содействии Опалинского нас с Эльжбетой предали откровенно, беспардонно. Поэтому я непременно должен с ними поквитаться, только не знаю – когда.

Несколько вопросов созрело к пленнику, только задать их не успел: срубленная казацкой саблей голова скатилась в догорающий костер. Отвратительная вонь горелого человеческого мяса и волос как нельзя лучше гармонировала с хаосом, воцарившимся в моей душе.

– У нас прибавилась запасная лошадь, – подвел итог Павел. – В путь, други мои!

Я едва держался в седле. Но, памятуя прошлый печальный опыт, решительно отказался от предложения Павла нанять мне экипаж. Остановки делали по возможности краткие, двигаясь на пределе сил лошадей и углубляясь в земли Священной Римской империи. Только когда опасность погони перестала холодить спину, сбавили темп.

Заканчивался ноябрь. Конские подковы звонко стучали по мерзлым булыжникам мостовой в маленьких германских городах… Пусть осень выдалась холодная, а путешествие не близкое, я чувствовал, как уходит кашель, прибавляются силы. Для сидевшего в тюрьме нет лучшего лекарства, чем свобода!

Вот только горечь утраты Эльжбеты и жгучая ненависть к Раздивиллам мешали чувствовать себя счастливым.

Матильда была обременена только весом седока, отличной шпагой германской выделки и парой неизменных седельных пистолетов. Остальную мою поклажу навьючили на трофейного жеребца с клеймом краковской королевской стражи, я дал ему кличку Сиротка, чтоб не было так жалко стегать, погоняя. Казаки тоже прибарахлились в германских княжествах, нагрузив запасных лошадей. Мастер-класс карточных игр на постоялых дворах, в гостиницах и трактирчиках позволил возместить воеводе расходы по моему освобождению и вынужденному путешествию к французской границе, не считая, конечно, потери казаков – тут я не Господь, чтоб оживлять убитых.

Выручив меня, Павел спалил русскую резидентуру в Люблине и в Кракове. Да, он получил благодарного человека и, не побоюсь этого слова, настоящего друга в далеком от Смоленска Париже. Равноценный размен? Будущее покажет.

Мы прощались. В трактирчике, где в последний раз отобедали вместе, мой слух ласкали слова «силь ву пле, сеньор», особенно приятные после «битте» и «про́шу пана», Ногтев же явно был не в своей тарелке. Чтоб подбодрить, протянул ему метательную звезду. Помню, как неделю назад загорелись глаза воеводы, когда он случайно увидел мои упражнения с тайным оружием.