Де Бюсси - Анатолий Матвиенко

– Графский титул слишком высок для шута, де Бюсси. Мой Шико довольствуется именованием «шевалье». Поэтому я удовлетворю просьбу о графстве, коль обещал при заслуживающих доверия свидетелях, но в службе вашей не нуждаюсь. Извольте покинуть дворец немедленно. О даровании земель и присвоении титула будете уведомлены после коронации.

Генрих ни словом не упомянул Чарторыйскую и мою «измену». Верю Шико – всё помнит и не простил. Но на публике он не унизился до публичного скандала из-за женщины.

Короли здорово это умеют – поощрить одним из самых желанных титулов Франции и одновременно плюнуть в душу, чтоб подарок оставил привкус Иудиного поцелуя.

Внутри моих вещей, сваленных Бриньоном в чулан, отыскалось письмо мачехи. Брат Юбер, наш средний, уже повзрослел и, пока я поправлял здоровье в подвале Вавеля, записался на войну с гугенотами искать славу, рассорившись с младшим, заявившим в самом юном возрасте о приверженности к протестантству. Война, раздирающая Францию по религиозному поводу, по существу – просто за передел власти между кланами, разделила и наше семейство, перенесшее несколько ударов, включая смерть матери, вторую женитьбу отца при единодушном осуждении шестерых детей от первого брака. И, наконец, смерть отца. Де Бюсси до моего пробуждения в Варфоломеевскую ночь год не навещал родственников в Анжу, я также не изображал из себя любящего брата и пасынка, оттого знал их только благодаря унаследованным воспоминаниям. Наверно, пришло время съездить на запад страны в нижнем течении Луары, этому есть еще одна предпосылка. Генрих, освободив меня от придворной службы, остался сюзереном, так до сих пор являлся герцогом Анжуйским, а в Анжу находятся унаследованные от отца баронские владения. Насколько я помнил историю своего мира, после коронации Генриха герцогство получит его младший брат Франсуа Валуа, он сейчас носит титул герцога Алансонского, и братской любви предстоит испытание гугенотскими войнами, потому что Франсуа заключил союз с другим Генрихом – Наваррским.

Но так ли будет здесь – не знаю. Воспоминания, почерпнутые из учебников и романов, во многом противоречивые, мне напоминали пророчества с далеко не стопроцентной уверенностью, что все свершится именно так. Если бы меня волновало ближайшее будущее Франции, а не Руси, я бы задумался о немедленном устранении обоих Валуа, Генриха и Франциска, чтобы прекратились гугенотские войны, и правителем стала бы гораздо более сильная личность – Генрих Бурбон, причем намного раньше, чем ему уготовано судьбой без моего воздействия.

Но я был не в состоянии предвидеть всех последствий такого вмешательства в ход вещей. И слишком хорошо понимал, чего стоит королевская благодарность. Наварра мог оценить мой вклад в свое возвышение. Или, с равной вероятностью, покарать за уничтожение братьев супруги.

Если не знаешь, что делать – ничего не делай. Положение изменится рано или поздно, решение придет само. Такие прописные истины заучивают разведчики-нелегалы, прорабатывая различные ситуации, включая потерю связи с центром. Главное – не дергаться, не паниковать.

По-настоящему угнетало только одно: главный кусок моей души остался в Речи Посполитой. По сравнению с тоской по отнятой обманом возлюбленной померкли и вероломство королей, и потуги заполучить графский титул, и, признаюсь, даже глобальные мечты изменить к лучшему историю Руси. Да, я мелок в своих устремлениях, но так хочу урвать кусочек счастья, в прошлой жизни мне не доставшийся!

Как минимум нужно написать Эльжбете, рассказать, что я жив, открыть глаза на низость окружающих ее шляхтичей…

Или пусть пребывает в счастливом неведении?

Если быть справедливым, то польско-литовская шляхта по зрелому размышлению отныне не представлялась мне столь отталкивающей. Они соблюдали хоть какие-то правила, заступались за своих, не прощали обиды, смело кидались мне навстречу, зная, насколько это опасно. Общение с Павлом Ногтевым убедило, на Руси дела обстоят сходным образом: случись что-то с ним, и старший брат, забыв недовольство из-за Чарторыйской, кинулся бы на выручку. Генрих же практически ввел запрет на благородный принцип «своих не бросаем». И проблема не только в августейшем ничтожестве – вся высшая знать в лучшем случае делала вид, что считает иначе, но ай-яй-яй, что поделаешь, раз его величество не позволяет. Пока он – король одной лишь Речи Посполитой, формально, а скоро грядет его главная коронация в Париже! «Один за всех, все за одного» останется только максимой из романа «Три мушкетера», в жизни как-то все пошло по-другому.

Представил: если бы этих господ перенести в самый конец двадцатого века, и де Келюс с Шико получили бы преступный королевский (ну, или президентский – разницы нет) приказ бомбить Сербию с неизбежным массовым убийством мирных жителей, отправились бы мои доблестные французы на преступное задание, как их потомки-скоты из «Нормандии-Неман»? Еще как! Полетели бы, отбомбились, доложились и приготовились к новому рейду. Исторические корни человеческой низости уходят в шестнадцатый век и раньше.

В моей душе есть запертый чулан, я выбросил ключ, стараюсь забыть о нем. Но не всегда получается, прошлое стучится через дверь, закрытую волевым усилием. В Белграде погибла моя шестилетняя дочь Стефания. Я был слишком далеко, чтобы успеть вмешаться, а тесть с тещей не вняли моим истошным крикам с другого конца земного шара, не верили, что спустя полсотни лет с окончания Второй мировой авиабомбы снова посыплются на европейскую столицу.

Не могу быть беспристрастно-холодным к уродам и подлецам, хоть в разведке приходится видеть всякое, терпеть до поры подле себя людишек гораздо хуже Генриха и Сиротки. Это – личное.

Я сам далеко не ангел. Если хоть в какой-то мере верны библейские догадки про загробный мир, в аду мне приготовлено достаточно жаркое место. Но, клянусь, не сел бы в кабину боевого самолета, чтоб совершить подобное преступление, даже под страхом трибунала и отлучения от неба. Начальство таких не любит. «От вас, де Бюсси, одни неприятности». А в прежней жизни? Что скрывать, задания выполнял достаточно неоднозначные с точки зрения общечеловеческой морали. Но не было ни разу, чтобы порученная миссия вызвала желание плюнуть в лицо старшему по должности, отдавшему приказ.

От восторгов, что во Франции в эпоху гугенотских войн в какой-то мере сохранялся возвышенный дух рыцарства, не осталось ни следа. Может, именно поэтому образ Эльжбеты, отвечавший прежним иллюзиям о традициях благородства и достоинства, не отпускает?

Написать письмо не сложно. Но как переправить ей? Обычные каналы – с оказией – совершенно неприемлемы, пан Радзивилл непременно узнает о послании из Парижа. Нужен заслуживающий доверия человек, который передаст конверт Эльжбете лично, втайне от других.

У меня остались сотни знакомых в Кракове, но добрая половина из них была бы рада видеть меня в гробу, другие в лучшем случае безразличны. Но, пожалуй, есть одна персона из Польши, на кого могу рассчитывать.

Светлая мысль обратиться к Чеховскому пришла ко мне за пару дней до Рождества, когда я перебирался из спальни бакалейщика, кстати – более удобной для проживания, к себе на второй этаж; квартиранты съехали со скандалом. Мои пожитки вмещались в три не самых больших сундука, все, привезенное на подводах королевского поезда в Краков, было утрачено. А что важно из вещей? Крохотный портрет Эльжбеты, ее записка о получении книг, оружие и деньги на жизнь. Скоро расходов прибавится, когда Симон, брат Жака, после праздников придет ко мне в услужение, его семья благодарна за пожертвование в память об усопшем, чья могила затеряна где-то под Люблином.